Новый Органон

Наш же способ столь же легок в высказывании, как труден в деле. Ибо он состоит в том, что мы устанавливаем степени достоверности, несколько ограничивая чувство и по большей части отбрасывая ту работу ума, которая следует за чувством, и открываем и прокладываем новый и достоверный путь от самых восприятий чувств. Без сомнения, это понимали и те, кто такую роль уделял Логике. Из этого явствует, что они искали помощи разуму, подвергая сомнению прирожденное и самопроизвольное движение ума. Но слишком поздно прилагать это средство, когда дело уже загублено, после того как ум уже пленен навыками и наслышкой повседневной жизни и ложными учениями и осажден суетнейшими призраками. Итак, это искусство Логики, поздно (как мы сказали) становящееся на защиту разума и никоим образом не поправляющее дело, скорее повело к укреплению ошибок, чем к открытию истины. Остается единственное спасение в том, чтобы вся работа разума была начата сызнова и чтобы Ум уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе, но чтобы он был постоянно управляем и чтобы дело совершалось как бы механически. В самом деле, если бы люди взялись за механические работы голыми руками без помощи орудий, подобно тому как в делах разума они не колеблются приступать к работе почти с одними голыми усилиями ума, то невелики были бы те вещи, которые они могли бы подвинуть и преодолеть, хотя бы они этому отдали усердные и притом соединенные усилия. И если угодно здесь несколько задержаться и вглядеться в этот пример, как в зеркало, то представим себе обелиск значительной величины, предназначенный для ознаменования триумфа или подобного торжества, который должно перенести на другое место; если люди возьмутся за это голыми руками, то не признает ли это любой трезвый наблюдатель проявлением некоего тяжкого безумия? И еще более, если они увеличат число работающих и решат, что таким образом они сумеют это свершить? А если они сделают известный выбор и отделят немощных и используют только сильных и здоровых и понадеются, что таким путем они выполнят работу, то не скажет ли он, что они еще сильнее безумствуют? А если наконец они, не довольствуясь и этим, решат обратиться к атлетическому искусству и прикажут всем прийти с хорошо умащенными и подготовленными для этого руками и мышцами, то не воскликнет ли он, что они трудятся только для того, чтобы сумасбродствовать по известному правилу и методу? Однако люди с подобным же неразумным рвением и бесполезным единодушием принимаются за дело разума, когда они возлагают большие надежды на многочисленность умов или на их превосходство и остроту, или даже усиливают жилы ума Логикой (которую можно почитать некоей атлетикой); а меж тем они (если кто рассудит правильно), хотя и с такими усилиями и стараниями, все же не перестают применять голый разум, тогда как совершенно очевидно, что во всякой большой работе, за которую берется человеческая рука без орудий и машин, силы отдельных людей не могут не быть вполне напряжены каждая в отдельности, ни соединены все вместе. Итак, из установленных нами предпосылок мы выводим две вещи, о которых мы хотели бы предупредить людей, чтобы это не ускользнуло от их внимания. Первая из них состоит в следующем. Мы полагаем, что будет хорошо, если для затушения и устранения споров и противоречий и за древними останется нетронутой их честь и почитание, и мы сможем свершить предназначенное и все же получить плоды своей скромности56

. Ибо если мы заявим, что мы можем принести лучшее, чем древние, вступив на ту же самую дорогу, что и они, то мы не сможем никаким красноречием воспрепятствовать тому, чтобы возникло сравнение и спор относительно дарований или превосходства или способности. Конечно, этот спор не был бы непозволительным или неслыханным. Ибо, если бы древние что-либо установили и открыли неправильно, то почему бы мы не могли с таким же правом, как и все люди, отметить и опровергнуть это? Однако, хотя этот спор и справедлив и дозволен, все же он, возможно, не соответствовал бы мере наших сил. Но так как мы стремимся к тому, чтобы разуму открылся совершенно новый путь, неизвестный древним и не испытанный ими, то дело меняется. Прекращаются соревнование и споры сторон. Мы сохраняем за собой только роль указующего путь, а это дает, конечно, лишь посредственный авторитет и в большей степени есть дело счастья, чем способности и превосходства.

Это предупреждение касается вопроса о личностях, другое же – о самих вещах.

Мы совершенно не пытаемся ниспровергнуть ту философию, которая ныне процветает, или другую, которая будет правильнее и совершеннее. И мы не препятствуем тому, чтобы эта общепринятая философия и другие философии этого рода питали диспуты, украшали речи и прилагались для надобностей преподавания и гражданской жизни. Более того, мы открыто объявляем, что та философия, которую мы вводим, будет не очень полезна для таких дел. Она не может быть схвачена мимоходом и не льстит разуму предвзятостями и не доступна пониманию толпы, кроме как в своей полезности и действенности.