Нож

– Ну а если никто не расскажет Фриде об Алисе, то тебе удастся сохранить вот это… – Финне указал большим пальцем на дом за своим плечом. – Семейный очаг. Это ведь всегда будет для тебя самым важным, правда же, Крон?

– Что-то я ничего не понимаю: ни о чем вы толкуете, ни чего вы от меня хотите, – сказал адвокат. Он обоими локтями оперся на перила у себя за спиной. Эта поза должна была продемонстрировать полнейшее спокойствие и равнодушие, но Юхан подозревал, что, скорее всего, выглядит как боксер, повисший на канатах.

– Я откажусь от Фриды, если смогу заполучить Алису, – произнес Финне, щелчком отправив окурок в воздух. Он описал параболу, а потом потух где-то во мраке, как и сигарета Крона. – Я на мушке у полиции, а потому не могу передвигаться так свободно, как привык. Мне требуется немного… – он снова осклабился, – помощи, для того чтобы добыть тепла. Я хочу, чтобы ты позаботился о том, чтобы девочка досталась мне где-нибудь в безопасном месте.

Крон недоверчиво моргал:

– Вы хотите, чтобы я попытался уговорить Алису встретиться с вами наедине? Чтобы вы смогли… э-э-э… изнасиловать ее?

– Суть верна, только вычеркни два слова: «попытался» и «изнасиловать». Ты должен уговорить ее, Крон. А я соблазню ее, а не изнасилую. Я никогда никого не насиловал, это все чудовищное недоразумение. Просто девочки в такой момент не всегда в состоянии понять, что́ лучше для них самих и какое предназначение дала им природа. Но они образумятся. И Алиса тоже. Она, например, сообразит, что если станет угрожать твоей семье, то будет иметь дело со мной. Эй, Крон, не будь таким угрюмым, ты покупаешь два по цене одного: мое молчание и молчание девчонки.

Крон уставился на Финне. В его голове звенели слова Алисы: «Твоя тайна пребудет со мной».

– Юхан?

Из дома донесся голос Фриды, и он услышал звук ее шагов на лестнице. А потом прямо у его уха, смешиваясь с запахом табака и чего-то терпкого, звериного, раздался шепот:

– На кладбище Спасителя есть могильный камень. Там похоронен Валентин Йертсен. Надеюсь получить от тебя весточку через двое суток.

Фрида дошла до верха лестницы и направилась к двери на террасу, но осталась стоять в проеме, освещаемая горящим в доме светом.

– Брр, холодно как!.. – сказала она, складывая на груди руки. – Я слышала голоса.

– По мнению судебных психиатров, это плохой знак, – улыбнулся Юхан Крон и хотел шагнуть к ней в дом, но не успел: жена уже высунула голову на террасу и посмотрела по сторонам.

Потом она взглянула на него и поинтересовалась:

– Ты разговаривал сам с собой?

Крон огляделся. Терраса была пуста. Финне исчез.

– Репетировал речь в защиту подсудимого, – ответил он, облегченно выдохнул и вошел внутрь, в тепло их дома, в объятия своей жены. Почувствовав, как Фрида отстраняется, чтобы посмотреть на мужа, он прижал ее к себе еще крепче, чтобы у нее не было ни единого шанса прочитать выражение его лица и заметить что-то неладное. Юхан Крон был уверен, что в данном случае, если супруга вдруг узнает правду, никакие речи не помогут. Он слишком хорошо знал Фриду и ее принципы, касающиеся адюльтера: она осудит его на пожизненное одиночество, позволит ему видеться с детьми, но не с ней. Черт бы побрал этого наблюдательного Свейна Финне!

Катрина услышала детский плач еще на лестнице, и это заставило ее ускорить шаг, хотя она прекрасно знала, что ребенок находится в надежных руках Бьёрна. В бледных руках с мягкой кожей и округлыми толстыми пальцами, которые сделают все, что надо. Ни больше ни меньше. Ей не на что жаловаться. И Катрина попыталась оставить все как есть. Она видела, что происходит с некоторыми женщинами, когда они становятся матерями. Они превращаются в деспотов, которые считают, что солнце и все небесные планеты вращаются вокруг матерей и их детей. Они внезапно начинают демонстрировать недовольство и легкое пренебрежение к своим мужьям, если те недостаточно быстро проявляют реакцию – и желательно телепатические способности – в отношении нужд матери и ребенка. Причем непререкаемое право определять нужды последнего, разумеется, принадлежит матери: она, так сказать, имеет сразу два голоса.

Нет, Катрина определенно не хотела становиться одной из этих дамочек. Но похоже, в ней все равно имелась их частичка. Разве ей порой не хотелось обругать Бьёрна, унизить мужа, увидеть, как он скорчится и покорится? Катрина не знала, почему у нее иногда возникает подобное желание, а также как это возможно осуществить на практике, потому что Бьёрн всегда опережал ее, улаживал все вопросы, которые могли лечь в основу предметной критики. Но разумеется, ничто не разочаровывает больше, чем человек лучше тебя, который каждый день держит перед тобой зеркало, в результате чего ты со временем начинаешь ненавидеть свое собственное отражение.