Нож

Унижение. Оно как маятник. Чем сильнее Бьёрн гордился своим отцовством, тем большее унижение испытал, узнав, что ребенок не от него. Он весь буквально раздувался от гордости, когда его родители и две сестры навестили новорожденного в больнице и Бьёрн увидел их сияющие лица: еще бы, ведь сестры стали тетями, а родители – бабушкой и дедушкой. Правда, они не первый раз становились ими, Бьёрн был младшим в семье и последним обзавелся потомством, но не все ли равно? Как он теперь понимал, его родственники не были уверены, что он вообще когда-нибудь женится. Он вел образ жизни записного холостяка, что не сулило ничего хорошего, по словам его матери. И они дружно обожали Катрину. Надо сказать, что во время их первых визитов в Тутен все чувствовали себя несколько скованно, ведь открытость, прямолинейность и словоохотливость уроженки Бергена сталкивалась с медлительностью, молчаливостью и слабым проявлением эмоций тутенцев. Но жена и его родители были готовы идти навстречу друг другу, и во время их первого рождественского ужина в родном доме, когда разряженная Катрина спускалась по лестнице, мама ткнула Бьёрна в бок и посмотрела на него со смесью уважения и удивления, как будто спрашивая: как ты

умудрился завоевать эту красотку?

Да, он гордился. Слишком гордился. Вероятно, Катрина это заметила. И эта гордость, которую очень трудно скрыть, возможно, заставила ее задаться тем же самым вопросом: как он

умудрился завоевать меня? И она ушла от него. Когда это случилось, Бьёрн, пытаясь разобраться в произошедшем, использовал другие слова: в ту пору он рассматривал поступок жены как желание взять время на размышление, сделать паузу в отношениях, как кратковременный кризис в семейной жизни. Все остальные варианты были невыносимы. И потом, она ведь вернулась по прошествии нескольких недель или пары месяцев, он точно не помнил, вытеснил из памяти весь тот период, но это случилось сразу после того, как они решили, что раскрыли дело вампириста. Катрина сразу забеременела. Казалось, она вышла из сексуальной спячки, и Бьёрн тогда подумал, что пауза, судя по всему, пошла на пользу их отношениям и людям надо иногда расставаться, чтобы понять, как много у них общего. Ребенок, зачатый при радостной встрече. Именно так он считал. С этим малышом он разъезжал по Тутену, навещал родственников, друзей, совсем уж дальнюю родню, демонстрировал сына как кубок, как доказательство своей мужественности для тех, кто в ней сомневался. Полный идиотизм, но каждому позволительно пару раз в жизни совершать идиотские поступки.

И потом вдруг такое унижение.

Оно было нестерпимым. Это как сидеть в самолете во время взлета или посадки, когда узкие ушные и носовые проходы Бьёрна не выдерживали давления и он был уверен, что его голова вот-вот взорвется, и даже почти хотел

, чтобы она взорвалась, что угодно, только не эта коварная боль: когда ты думаешь, что хуже быть уже не может, становится еще чуть-чуть больнее. И ты сходишь с ума. Тебе хочется выпрыгнуть из самолета или выстрелить себе в висок. Уравнение с одной переменной – болью, и со смертью как с единственной постоянной освобождающей величиной. Твоя смерть, смерть других. Пребывая в смятении, Бьёрн верил, что свою боль, как разницу давления, можно уравновесить болью других. Болью Харри.

Но он ошибался.