Нравственные основы норм уголовного права о преступлениях против личности

Судебная коллегия Верховного Суда РФ исключила из приговора Тверского областного суда осуждение Павлова по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ, указав следующее. Квалифицируя действия осужденного как убийство лица, заведомо для него находящегося в беспомощном состоянии, суд сослался на то, что потерпевший в момент совершения в отношении него преступления находился в сонном состоянии, отягощенном сильной степенью алкогольного опьянения. Между тем по смыслу закона данное обстоятельство не свидетельствует о беспомощности потерпевшего.[153]

На наш взгляд, это справедливо. Убийство спящего не должно признаваться убийством лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, поскольку виновный осознает, что потерпевший в состоянии сна будет разбужен начавшимся посягательством и сможет оказать ему сопротивление. Кроме того, сон является жизненно необходимым и физиологически обоснованным состоянием человека.

Но и Верховный Суд РФ не выработал единой точки зрения по данному вопросу. Так, в определении Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ № 75-097-19 по делу Ревина отмечается, что убийство спящего потерпевшего обоснованно квалифицировано по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ как убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии.[154]

В то же время нельзя не отметить, что в судебной практике сложилась парадоксальная ситуация, когда состояние сна и сильного алкогольного опьянения при изнасиловании признается беспомощным состоянием[155], а при убийстве – нет[156]

. Мы полагаем, что признак беспомощности налицо в тех случаях, когда потерпевший лишен возможности правильно воспринимать происходящее либо оказывать сопротивление посягающему лицу.

Не вполне логичной представляется точка зрения Т. Н. Нуркаевой, по мнению которой убийство лица, которое фактически находится в беспомощном состоянии (сон, обморок), но не осознает характера угрожающей ему опасности, нельзя относить к квалифицированным составам.[157] Однако основанием для отнесения данного состава к квалифицированным служит осознание беспомощного состояния виновным, а не потерпевшим. Речь не идет об особой жестокости убийства, когда потерпевший должен испытывать мучительные страдания, наряду с осознанием этого виновным. Не случайно данные квалифицирующие признаки выделены в УК РФ в качестве самостоятельных. Общественная опасность рассматриваемого состава преступления в том, что сон, а равно алкогольное опьянение жертвы увеличивают шансы преступника на достижение цели убийства, поскольку риск сопротивления сводится практически к нулю.

Убийство женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности (п. «г» ст. 105 УК), также представляет повышенную общественную опасность. Основанием повышения уголовной ответственности за убийство женщины, находящейся в состоянии беременности, является то, что наряду с лишением жизни женщины уничтожается и будущий ребенок. При этом срок беременности значения не имеет.

Это глубоко безнравственное деяние, и повышение ответственности за него вполне обоснованно. Хотя в России убийство матерью зародыша не рассматривается как преступление, насильственное прерывание беременности иным лицом рассматривается как умышленное причинение тяжкого вреда здоровью.

Как уже отмечалось выше, нельзя уравнивать жизнь эмбриона и жизнь родившегося человека. Безусловно, эмбрион человека – свидетельство зарождения новой жизни, но пока человек не родился, можно вести речь о жизни именно эмбриона. Даже в рамках медицины делается различие между внутриутробной жизнью, возникновение которой отождествляется с моментом зачатия, и внеутробной, когда новорожденный начинает существовать автономно.[158]

Однако жизнь эмбриона должна стать объектом уголовно-правовой охраны при условии введения в уголовный закон соответствующих норм.

Определенные проблемы в следственной и судебной практике возникают и при квалификации убийств, совершаемых с особой жестокостью (п. «д» ч. 2 ст. 105 УК РФ). Специфика проблемы заключается в отсутствии единого подхода как к содержанию субъективной стороны данного преступления, так и к определению самого понятия «особая жестокость». Жестокость до сих пор остается нравственно-этическим феноменом, не имеющим точного определения. Как справедливо отмечает В. И. Иванов, в каннибальской охоте дикого человека на себе подобных не было жестокости в современном смысле этого понятия. Первочеловеку еще не приходило на ум, что процесс охоты, расчленения и поедания агонирующего сородича – явление ужасающее, в высшей степени противоестественное и безнравственное. Нравственное осознание бесчеловечной сущности целенаправленной агрессии человека против другого человека стало формироваться по мере социализации общественного и индивидуального сознания людей, а также развития в их мировоззрении этики, утверждающей человеколюбие в противовес бесстрастности гомоцидальной психологии.[159]