"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

334 При этом рукой того же следователя в анкете арестованной было отмечено, что Типман «плохо говорит по-русски».

193

манией и СССР ведет себя весело...». Сын работавшего на советскую разведку функционера КПГ Джонни

Де-Графа, тоже Джонни, «со злой иронией отзывается о всех мероприятиях, проводимых партией и

советским правительством, радуется успехам германской армии».

Многие из обвинений представляются вполне правдоподобными. Немцы выражали неверие в зверства

солдат вермахта на оккупированной территории, о которых писала советская пресса, подчеркивая, что они

— культурная нация. «Если меня возьмут на фронт, в немецких солдат стрелять не буду», — утверждал Ганс

Вебер. «Сталин говорил, что ни одной пяди чужой земли не хотим, а взяли половину Польши и

Финляндии»335. Гертруда Тель призналась, что говорила буквально следующее: «Здесь плохое печенье, у нас

в Германии таким печеньем кормят собак, а здесь приходится его самой кушать». Критика кондитерских

изделий обошлась жене немецкого коммуниста в 10 лет лагерей.

Похоже, вкус печенья играл какую-то магическую роль в настроениях немецких эмигрантов. Маргарита

Лангер обвинялась в том, что в подмосковном совхозе распространяла следующие слухи: «Немцы

сбрасывают посылки с печеньем, сахаром и колбасой, их можно кушать, они не отравлены». Примерно о том

же говорила и Карла Хагге-Штокс: «Мне говорил военный, что у убитых немцев находят в сумках шоколад, ветчину, колбасу, это у солдат, а у офицеров во флягах шампанское, вот и судите, как живет Германия». Это

были типичные слухи военной поры, порожденные постоянным недоеданием, враждебностью окружающего

населения и наивными попытками самоуспокоения — «враг меня не тронет, я же свой».

Дочь русского военнопленного и немки Екатерина Байкова после того, как в августе 1941 г. была

приговорена к принудительным работам за нарушение трудовой дисциплины, написала анонимное письмо

председателю суда, излив всю накопившуюся злобу и не скрывая злорадства по поводу успехов немецких

войск: «Ваши красноармейцы мрут в бою с голоду, а у наших по полной сумке колбасы, пече-ньев,

различных изделиев, а Ваш людоед Сталин поморил с голоду и в тылу и бою. Долой Сталина»336. Прокурор

предложил за такие слова приговорить Байкову к расстрелу, но времена изменились, в стране был реальный

враг — женщина получила «всего» 5 лет.

335 Из показаний свидетелей по делу Тильды Шмидт, в обвинительном заключении появилось еще одно преступление: женщина

«встречается на улице с мужчинами и женщинами, похожими на иностранцев».

336 Копия этого письма сохранилась в АСД, в приведенной выдержке из него исправлены грамматические ошибки, встречающиеся практически в каждом слове (ГАРФ. Ф. 10035, Оп. 2. Д. 31799).

194

В приговорах военной поры вполне заметен «гендерный принцип» — правилом был приговор женщинам в 5

лет, мужчинам — 10. Возможно, это связано с тем, что в обвинительных заключениях военной эпохи

следователь и прокурор уже предлагали конкретный срок наказания, который, как правило, подтверждался

постановлением ОСО НКВД337. Расстрел Эльзы Вебер и двух ее сыновей Германа и Ганса является скорее

исключением, нежели правилом в практике репрессий начального периода Великой Отечественной войны.

Судьба семьи Вебер стала лишним подтверждением того, какую роль в жизни советских людей (и немцев в

том числе) играл квартирный вопрос. После развода Эльзы с первым мужем, номенклатурным работником

Иоганном Вебером, дети остались у отца. Получив известие о его аресте, Эльза помчалась в Одессу, чтобы

сохранить квартиру, но неудачно — детей выселили из престижного жилья. Вернувшись в Москву с детьми, она попыталась решить квартирный вопрос, заключив брак с Эрвином Герхардом — и вновь неудачно. Это

было поставлено ей в вину и привело к исключению из КПГ в 1937 г.: «Зная о моральном разложении

Герхарта, Вебер продолжала с ним жить вплоть до ареста, объясняя это тем, что жилищные условия по-

будили ее жить с этим человеком». Лишившись прописки в Москве, Эльза и ее дети Ганс и Герман нашли

пристанище в подмосковном городе Дмитров, устроившись работать на механический завод НКВД. Они

делали замки и решетки, которые осенью 1941 г. захлопнутся за ними.

В Дмитрове семья проживала в комнате размером в 6 кв. метров. Потеряв надежду на решение квартирного

вопроса и воодушевленная неожиданной дружбой СССР и Германии после заключения пакта, Эльза и ее

дети отправились получать германские паспорта. Но пока посольская бюрократия ломала себе голову над

тем, что перевешивает в биографии Эльзы — 17 лет в компартии или страдания последних лет, началась