Ну ма-а-ам! Материнство, основанное на реальных событиях

Наши дачники прозвали его Кутуз – за один глаз, а еще в память о том, что он был собачьим полководцем, главарем местных бездомных собак, пока однажды ночью все его войско не поймали и не увезли в закрытой машине в неизвестном направлении.

Это было давно, когда местность только готовили для будущих дачников: подсушивали болота, вырубали буреломы, чистили пространство от опасности.

У соснового леса появилось первое садоводческое товарищество: дома росли как грибы. Потом второе – у смешанного леса. Потом третье – у железнодорожной станции.

Родители заняты стройкой, дети целыми днями предоставлены сами себе. Мне 13, я не люблю дачу: мне скучно, я боюсь насекомых. Не хочу полоть и сажать. Дача для меня как повинность, хотя мама говорит, что старается для меня.

Летом на даче случилась трагедия – в лес улетел любимый попугай. Я бежала за ним к опушке, кричала, звала. Дома он выдыхался через два круга по комнате, садился на мое плечо и тяжело дышал, а тут – от страха или от счастья – стремительно направился в сторону леса и скрылся в кронах деревьев.

Я страдала: не ела и не спала. Каждый день ходила в лес в надежде, что Кешка узнает меня и радостно сядет на плечо. Большую часть дня я проводила на опушке. Именно там я впервые увидела Кутуза.

Он шел вдоль дачных заборов, искал еду. Заборы люди построили раньше домов. Они защищали свои границы, даже если внутри этих границ нечего было защищать. Очень важно было обозначить свою территорию, а потом уже наполнять ее постройками.

Кутуз был грозен на вид, но я интуитивно поняла: этот не обидит. У меня чуйка на доброту.

– Если ты подождешь меня здесь, я принесу тебе еду, – сказала я.

Кутуз кивнул и сел ждать. Он не знал человеческого языка, но интуитивно понял: эта не обидит. У него, вероятно, тоже чуйка.

Я сходила домой и принесла ему остатки завтрака: сыр и яичницу с сосисками. Кутуз ел медленно, нежадно.

– Я утром давал ему кашу, – сказал мальчишка-сосед, вдруг возникший рядом.

– И я кормила, – подошла девочка из соседнего дома. – Он не голоден.

– У него глаза нет, видели? – коротко стриженный соседский мальчуган задрал челку собаки. – Его за это Кутузовым зовут. У Кутузова тоже не было глаза: он его в ледовом побоище потерял.

– Чушь не неси, – строго сказала восьмилетняя, самая младшая девочка. – Он с французами воевал…

Через Кутуза я познакомилась сразу со всеми местными детьми. Мы стали компанией выгуливать «нашу собаку». Вечерами делали общий костер. Я даже как-то примирилась с дачей, у нее появился новый смысл: друзья, прогулки, Кутуз.

Однажды мы придумали искупать Кутуза: долго грели воду на солнце, нашли старый таз, залепили дырки пластилином, пошли к болоту, чтобы там после мытья расчесать космы Кутузу, девочки хотели заплести ему дреды.

Вечером мы налили в таз теплой воды, развели в ней шампунь и мыло, даже нашли мочалку, шутили, что Кутуз – сам мочалка. Затащили в таз ошалевшего Кутуза, мылили его отчаянно, а он по-стариковски сопел и шутливо вырывался, но позволил елозить по своему телу десяткам мыльных детских ладошек. А потом, когда мы должны были смывать с него мыло новой порцией теплой воды, Кутуз вдруг сбежал от нас и закончил мытье в грязном болоте. Мы очень любили этого бездомного доброго пса.

– А косичкиии, – кричали девчонки и махали ему расческами. – Кутузик, ну иди сюдааа…

Осенью мы начали переживать, как Кутуз перезимует. Забрать его домой, в город никому не разрешили бы. Помню, как мы учили его делать запасы на зиму, закапывать еду в определенном месте, а потом сами закопали ему поздней осенью съестные припасы – кости – под домом сторожа, и ранней весной с замиранием сердца гнали туда родителей, узнать: как он там, наш Кутуз.

Однажды летом мы, гуляя большой компанией, добрели до крайнего садоводства у соснового леса. Кутуз сопровождал нас всю дорогу, а перед воротами того садоводства вдруг сел как вкопанный и не пошел внутрь.

Мы пришли на разведку. Поговаривали, что тут открыли палатку и торгуют хлебом и молочкой, вот мы и шли узнать, так ли это.

Палатку мы нашли: я купила сметану, кефир, хлеб и ждала остальных у входа, со мной был Кутуз. Я наливала на руку сметану, а пес слизывал ее шершавым языком. Мне было щекотно, я смеялась.

– Это ваша собака? – спросила женщина из крайнего дома. – Уберите, тут у всех дети.

– Это наша, она не кусается.

– Я знаю, но такие собаки должны быть на поводке и в наморднике, мало ли что. Животное же. Он ходил к нашим тут, но не прижился.

Я помню, как поразилась этому «не прижился». Кутуз? Добрый, милый, благородный Кутуз не прижился?

– Знаете, я ни разу не слышала, чтобы он лаял, – сказала я, адвокатируя доброту Кутуза.

– Да я про другое. Лишай какой-нибудь принесет еще – бездомный же пес.

Я поняла, что Кутуз не идет туда, потому что чувствует: его там не любят. Видимо, ему доходчиво дали это понять.