Нулевая долгота

— Эй, Трын-трава! — с порога кричит ему и останавливается, обалдело раскрыв рот. — Ой, батюшки вы мои! Торжество-то какое! — Смеется: — Ну, Иван, тебя, братец, не узнать! Малость, конечно, с модой подотстал. Нет, вы на него гляньте! — Задорно подначивает: — Давно бы так! — Иван хмуро молчит. — Ну что бирюком-то смотришь? Сейчас Семен с Петром приедут. А у тебя уже и картошка готова! — Она приподнимает крышку, выпуская пар. — А я к тебе именно за этим. Ну молодец, братан! — Она вплотную подходит к нему, пристально вглядывается: — Значит, Петра ждешь? — И продолжает властно: — Будем у нас с Семеном. Понял? Бери чугунок, пошли.

— Приглашению не получал.

— А моего для тебя мало?

— А твоего, Светка, мне совсем не надо.

— Ох, Трын-трава, гордый ты слишком.

— Твой Николай чивой-то меня всюду ищет. Не в себе, говорят.

— Откуда я знаю! — зло огрызается Светка, погасив веселье. — Я ему сказала, что с братом Петей в Москву до понедельника уезжаю.

— А если он сюда явится?

— Ну и что тут такого? Петя-то еще не уехал!

— Ой, Светка, с бедой играешь.

— Не твое это, Иван, дело. Понял?

— Да куда уж не понять-то? И чего только, Светка, тебе не хватает? Разве солнца ночного?

— Во! Во! — опять развеселилась Светка: не желает она унывать. — Солнца ночного! Ну, Ванька, ты и скажешь! — И шагнула назад, вскинула руки, повела головой, плечами, притопнула каблуками, звонко выкрикнула:

Ах ты, милый мой, прекрасный!Для меня вопрос твой ясный.И отвечу попрямей:Нету жизни без страстей!

И прошлась, притопывая, прикрикивая «Ии-эх!», по широкому простору Ивановой избы.

— Понял, Ваня-Ванечка! Ванька — Трын-трава!

— Ох, Светка! — вздыхает Иван и качает осуждающе головой. — Жизнь, видать, тебя еще не прихватывала. А уж если повезет, то держись.

— Удержимся! — обещает Светка и с размаху плюхается на лавку, разгоряченная бурной пляской; машет на себя ладонями, остужая лицо.

Светка схватила вилкой мясистый рыжик.

— Ох и гриб у тебя хорош, Ваня! Поделился бы с сестренкой.

— Поделюсь, — бурчит Иван.

— А сало и мясо небось от Натальи? — догадывается Светка. — Эх, Ванька, мужик ты — золото, да без бабы пропадешь. А Наталья — ни-че-го. Только вот с привесом от этого придурка. Да она с ним почти и не жила. Так, разок. Ну и что? Ты ведь у нас не привередливый, а она — баба работящая и собой видная. Еще как заживете, Вань, — уговаривает Светка.

На улице послышался неясный грохот.

Перед окнами останавливается газик. Светка подскочила и понеслась к дверям. Первым в избу вошел Семен. Он в кожаной куртке и в кепочке: механизатор, а не директор. Вообще своей внешностью Пантыкин не походит на начальство. Худой, высокий; лицом — сухой, скуластый; с впадинами узко поставленных глаз; с непокорным белобрысым ежиком волос, грубоватый и некрасивый. Но притягивает к себе прежде всего горящим, властным взглядом. В Семене Пантыкине сразу угадывается натура страстная, атаманская, подчиняющая. Однако еще не заматеревшая. На вид ему никто не дает сорока лет — не больше тридцати! И удивился бы, узнав, что ошибается на четверть Семеновой жизни.

Эта особая моложавость, какое-то нерастраченное мальчишество делают очень похожими Семена Пантыкина и Петра Окурова-Болдырева. Правда, Петр как-то глаже, обтесанней, мягче — как бы городской вариант, окультуренный: не такой ершистый, и резкий, и прямолинейный, как Семен. Но по характерам они очень подходят друг другу. Потому-то, наверное, и были в детстве не разлей вода, да и теперь часто находят один другого.

— О-о-о! Тут, оказывается, гуляют! — кричит, деланно удивляясь, Семен.

— Гуляем, Семочка! — в тон ему отвечает Светка.

Иван заробел; так и стоит, вытянувшись между скамьей и столом. Семен быстро подходит к нему, протягивает руку. Петр спешит за ним:

— Ну здравствуй еще раз, брат.

Он смотрит на Ивана внимательно, чуть смущаясь.

— Здрасте, здрасте, — бормочет Иван.

— А рыжик соленый, Сема, — одно удовольствие, — хвалит Светка. — Ну, я побежала. Скоро позову. Вань, я чугунок забираю, ага?

Иван согласно мотнул головой. Семен хвалит рыжики, быстро их заглатывая; шутит: «Что тебе устрицы!» А Петр растроганно оглядывает избяную внутренность. Кот Васька, выгнув спину, трется о его ногу.

— И кот как в детстве! — в тихой восторженности произносит Петр.

— Васькой зовут, — подсказывает Иван.

— И тогда Васькой звали! — радуется Петр.

— В деревне всех котов Васьками зовут, — хохотнул Семен.

— А сколько же я здесь не был?! — патетически восклицает Петр.

— С сорок седьмого, — напоминает Иван. — Как мать за Болдырева пошла. — Спрашивает отчужденно: — На могиле-то были?

— Ты знаешь, Ваня, забыли. А когда вспомнили, возвращаться не захотелось, — оправдательно говорит Петр. И продолжает в ложной патетике: — А герань-то, герань на окнах как при маме! — Он подходит к окнам, нюхает полыхающие цветы. — О, какой у тебя приемник!

— Небось Би-би-си слушаешь? Голос Америки? — подмаргивает Петру Семен.

— А зачем? — с достоинством отвечает Иван. — Они нас не любят. Значит, вранидой занимаются.