Нулевая долгота

— Видал каков! — опешил Семен и в восхищении хлопает Ивана по плечу. — Вот как пропагандой заниматься надо! — Интересуется: — А чего телевизор не купишь?

— Не хочу, Семен Григорьевич, — серьезно отвечает Иван. — И так все обленились, хуже не придумаешь. А при телевизоре лень растет, как сорняк на заброшенном поле. Мне и радио хватает.

— Нет, ты послушай его, Петр! — восклицает Семен и смеется: — Он же против научно-технического прогресса! Так, Иван?

— Нет, не так, Семен Григорьевич. Но телевизор… если, значит, что… помеха хозяйству.

— Но у тебя же нет хозяйства!

— А у кого оно сейчас есть? — И Иван внимательно смотрит на директора. Добавляет: — А что? Может, и куплю телевизор.

— Вот, видал? Я же тебе говорил: это — мой первый оппонент на деревне.

— Значит, теперь помягче выражаешься. А по сущности выходит: все равно саботажник?

— Наталья донесла! — вспыхивает Семен и в доказательство тычет пальцем в пространство. — Ну ты не обижайся, это я сгоряча. А оппонент — это тот, кто имеет собственное мнение. Так, Петр?

— Ну, в общем, так, — подтверждает Петр, расхаживая по избе. Он не очень вникает в их спор.

— Это мне подходит, — с достоинством соглашается Иван.

И тут Семен вспоминает, зачем он явился в избу Ивана, что он хочет увидеть своими глазами и узнать: как это удалось тому в такой тяжелый погодный год собрать рекордный урожай картофеля? Он до конца не верит, что это так, что Иван не приврал и что это — не преувеличение молвы. Он, Семен Пантыкин, директор совхоза, сомневается, а потому вопрос ставит резко:

— Только по совести, Иван: я не верю, что ты взял сам-сороковую.

Иван внимательно смотрит на него, достает пачку «Примы», закуривает, затягивается, еще раз затягивается, раздумывая, и только тогда спокойно спрашивает:

— А почему, Семен Григорьевич, не веришь-то?

Пантыкин растерялся. Но быстро находится:

— Ну хотя бы потому, что четыре года подряд сам-сороковую не берут!

— Это почему же? — прищуривается Иван.

— Ну доказано всей агротехникой! Три года подряд, знаю, можно, но четыре?

— А знаешь, в чем секрет, Семен Григорьевич?

— Знаю, все знаю, — уже сердится Пантыкин. — Унавожено. Земля как пух. Вовремя окучено. И так далее. Все знаю!

— Нет, Семен, не все ты знаешь, — спокойно, с превосходством говорит Иван. — Это точно: своя картошка на четвертый год мельчает. А потому я со Светкиным Николаем… — При упоминании Курникова Семен вздрогнул, и его левый глаз конвульсивно задергался. — …на машине в Петровск ездил. Там на песчаных почвах хорошая картошка растет. Туда наши еще и в старину ездили: каждые три года. Вот в чем секрет! По опыту жизни оно лучше получается. — И добавляет рассудительно: — О земле своей все помнить следует. А агрономы-астрономы, что у тебя, они все по книжкам, по анализам. А земля — это жизнь человеческая.

— Покажи! — резко требует Пантыкин.

— А пожалте! Ну и, конечно, труд, — продолжает рассуждать Иван, ведя Семена с Петром в свою нынешнюю кладовую. — А то ведь нынче многие языком да хвостом работают, а есть хотят в два рта. Ты вон вавилонский свинарник затеял…

— Какой?! — удивился Петр.

— Ну тебе, Петя, неизвестна судьба фарисеев, — мирно отстраняется Иван. Робости в нем уже как не бывало. Он теперь говорит по старшинству и о деле, которое знает твердо. Последние четыре года об этом только, может быть, и размышлял. Многое надумал.

— Это он про нашу фабрику мяса, — бурчит, поясняя, Семен.

— А в крестьянстве семь месяцев в году постились. Разве это плохо было? Для здоровья, конечно.

Они входят в светлую кладовую, и Семен с Петром замирают. Все стены обклеены страницами газеты «Сельская жизнь», прежде всего подборками по земледелию и животноводству. Картошка лежит величавой горой за дощатой загородкой в ближнем углу — крупная, сухая, с бархатистой палевой кожурой. Вдоль стен расположились несколько бочек — больших и маленьких, прикрытых аккуратными круглыми крышками с ручками. Окно, прорубленное высоко, обрамленное высохшими пучками укропа, упирается прямо в небо. Под ним — широкие свежеструганые полки, на верхней из которых лежат золотисто-красные луковицы, а на нижних — хомут с гужами и другие конские принадлежности. Посредине кладовой темнеет квадрат подполья — крышка отвалена набок и манит своими тайнами.

— Ведь у нас здесь спальня была! — удивленно восклицает Петр.

— Была, да сплыла. Это я переделал сразу, как вернулся, — поясняет Иван. — А вот за всю избу не берусь. Душа не лежит. А теперь чего же? Теперь нас ликвидируют. Выходит, как чуял. А чего ж не чуять? Деревня-то давно бесперспективная. Правильно, Семен?

Но Семен делает вид, что не слышит. Он ходит вдоль стен и изучает газетные публикации. Наконец сумрачно говорит: