Нумерология

Тем не менее Орфей продолжал жить в своем творении. Он жил в своих учениках и даже в тех, которые отрицали его. Где же искать силу его творчества? В чем сохранилась его живая душа? В военной ли олигархии Спарты, где наука презиралась, где невежество было возведено в систему и грубость нравов признавалась выражением мужества? Или в беспощадных мессинских войнах, когда спартанцы преследовали соседний народ до полного его уничтожения и когда эти греческие римляне, предвещая Тарпейскую скалу и кровавые лавры Капитолия, сбросили в бездну героического Аристолина, защитника своей родины? Или же в буйной демократии Афин, постоянно готовой перейти в тиранию? Или его искать в преторианских стражниках Писистрата, или в кинжале Гармодия и Аристогитона, притаившегося под миртовой веткой? Или в многочисленных городах Эллады, великой Греции и Малой Азии, двумя яркими типами которых являлись Афины и Спарта? Искать ли его во всех этих демократиях и тираниях, ревнивых, завистливых и готовых растерзать друг друга?

Нет, душа Греции не там. Она в ее храмах, в ее мистериях и в ее посвященных.

Она в святилище Юпитера на Олимпе, Юноны в Аргосе, Цереры в Элевсисе; она царствует в Афинах с Минервой, сияет в Дельфах с Аполлоном, который освещает своим светом все храмы, – вот где центр и жизнь древней Греции, ее мозг и ее сердце.

Там учились поэты, переводившие для непосвященных высокие истины в животрепещущие образы, и мудрецы, распространявшие те же истины в тонких диалектических построениях. Дух Орфея живет везде, где просвечивает душа бессмертной Греции. Мы находим его и в состязаниях поэтов и атлетов, и в играх дельфийских и олимпийских, которые были созданы преемниками Орфея для мирного слияния двенадцати греческих племен. Мы прикасаемся к его духу и в трибунале амфиктионов, который был не чем иным, как собранием посвященных; собрание это являло собой высший третейский суд, собиравшийся в Дельфах, и благодаря ему Греция снова обрела свое единство в период героизма и самопожертвования [21] .

Между тем, орфическая Греция, черпавшая свою духовную жизнь в чистом учении, хранившемся в храмах, и душою которой являлась пластическая религия, а телом – верховный суд, сосредоточенный в Дельфах, – эта Греция находилась, начиная с седьмого века, в большой опасности.

Дельфийский порядок потерял свое обаяние; исчезало уважение к священной территории. Это произошло оттого, что великих вдохновителей более не стало, и умственный и нравственный уровень храмов понизился. Жрецы продавались господствующей политической власти, и в самые мистерии начала с этих пор проникать порча. Общий вид Греции изменился. За старинной царской властью, земледельческой и священнической, в одном месте последовала обыкновенная тирания, в другом – военный аристократический строй, а в третьем – анархическая демократия. Храмы сделались бессильными и не могли предотвратить грозящее разорение; они нуждались в новой поддержке. Обнародование эзотерических учений становилось необходимо. Чтобы мысль Орфея могла жить и развертываться во всем своем блеске, было необходимо, чтобы наука храмов перешла к мирянам. И она начала проникать под различными покровами в сознание гражданских законодателей, в школы поэтов, под портики философов. Последние испытывали такую же потребность для своего учения, какую Орфей признал для своей религии, в двух различных доктринах: в одной – открытой для всех и в другой – тайной, которые передавали бы одну и ту же истину, но в различных формах и в объеме, приспособленном для степени развития их учеников.

Эта эволюция дала Греции три ее великих века художественного творчества и умственного блеска. Она позволила орфической идее, которая является одновременно и первым толчком, и идеальным синтезом Греции, сосредоточить всю силу своего света и затем излучить его на весь тогдашний мир; это было ранее, чем ее политическое здание, ослабленное внутренними раздорами, начало колебаться под ударами Македонии, чтобы окончательно разрушиться под железной рукой Рима.

Эволюция, о которой мы упомянули, имела многих работников. Она породила таких физиков как Фалес, таких законодателей как Солон, таких поэтов как Пиндар и героев как Эпами-нонд, но она имела кроме того и своего признанного главу, посвященного высшего порядка, обладавшего великим творческим умом.

Пифагор является таким же учителем для мирян Греции, каким Орфей был для жрецов ее священных храмов. Он продолжает религиозную мысль своего предшественника и применяет ее к новым временам. Но это применение в то же время и творчество, ибо оно приводит все орфические вдохновения в полную и стройную систему; Пифагор дает этой системе научное обоснование. Нравственное же ее доказательство дает в своей школе воспитания, в пифагорейском ордене, который пережил его.