Нутро любого человека

Ну что же, полагаю, началось, Гитлер уже в Праге.[106] Оливер Ли был прав, и ныне «Чехословакия прекратила свое существование». Чувства, которые я испытывал в прошлом октябре, были ничем иным, как глупыми, тоскливыми, отчаянными мечтаниями. И Франко владеет теперь всей Испанией, – что должно радовать маму. Пишу это за кухонным столом, Фрейя кормит малышку грудью. На полке стоящего за ними буфета лежат в картонных коробках противогазы – так и не возвращенные. Теперь должна начаться война, следующим кризисом будет Данцигский. И что ты, Логан, будешь делать в этом близящемся конфликте? Что делал бы в этой войне папа?

Родерик предложил мне место внутреннего рецензента в «Спраймонт и Дру» – 30 фунтов. Я запросил 40, а он сказал, что Пломер[107] получает в «Кейпе» ровно столько же, так что я вряд ли могу торговаться. Подозреваю, что Родерик хочет привязать меня к фирме, поскольку я сказал ему, что «Лето в Сен-Жан» почти закончено. Остается только дивиться его логике: журналистика и так-то съедает кучу времени, а теперь, когда мне придется читать рукописи и составлять рецензии на них, писать что-либо другое станет почти невозможно.

Скромный, но устойчивый успех «Les

Cosmopolites

» во Франции. Кипрен пишет, что его снова чествуют, как если б сейчас стоял 1912 год, а он был известным литератором, «grace `a

toi

[108]». Надо бы съездить в Париж, пока не грянул Армагеддон.

  [Июль]

Олдебург. Мы сняли в этом городке небольшой домик на июль и август – почему-то меня вечно притягивает Норфолк. Когда того требуют дела, я езжу в Лондон, однако проблаженствовав здесь первые две недели, никакого желания уезжать не испытываю. Ясный серебристый свет Северного моря, прелесть тающих горизонтов. Все утро я работаю, пишу статьи или, что более чем вероятно, читаю рукописи для «СиД» (это занятие начинает отнимать у меня все больше и больше времени). Потом, если погода стоит хорошая, мы устраиваем пикник на пляже – берем коврик, термос, бутерброды, сидим на берегу и смотрим, как волны накатывают на гальку. Стелла прекрасна – круглолицый, полнощекий, синеглазый, золотоволосый стереотип малышки. Любознательна и весела. Мы усаживаем ее, наваливаем перед ней горку гальки и смотрим, как она, пока мы сидим и разговариваем, берет камушек за камушком, осматривает его и роняет. Фрейя начала помогать мне с чтением некоторых рукописей «СиД» – по-моему, она скучает по Би-би-си.

Я попытался уговорить Лотти отдать нам Лайонела на уик-энд, благо мы совсем рядом. Безуспешно. Фрейя, похоже, внушает Лайонелу ужас, я начинаю гадать, какую чушь вкладывает ему в голову Лотти – или, что более вероятно, эта сука Энид. Со мной он стал поспокойнее, и я стараюсь вести себя, как положено папочке. Мы с ним целый час гоняли по парку мяч, пока он не сказал: «Папа, мы еще долго будем играть в эту игру?». Если говорить начистоту, он выглядит заурядным ребенком, ничем и ни в чем, насколько я способен судить, не замечательным – не смышленый, не обаятельный, не забавный, не дерзкий, не красивый. И в довершенье всех бед, он унаследовал худшие из физиономических черт Эджфилдов. Как-то раз он спросил меня, женат ли я на Фрейе. Конечно, женат, ответил я. Он нахмурился и сказал: «А я думал, ты женат на маме». Я все объяснил. «Это значит, что ты, на самом деле, мне не папа?» – спросил он. Я всегда буду твоим папой, ответил я и, да поможет мне Бог, едва не разревелся.

  [Июль]

Флеминг пригласил меня на завтрак в «Карлтон-Грилл». Он, похоже, все еще остается биржевым маклером, однако играет теперь некую секретную роль в Адмиралтействе. Сказал, что мои статьи об Испанской войне произвели «на многих» сильное впечатление. Я ответил, что 90 процентов написанного мной печаталось в Америке. «Я знаю, – произнес Флеминг, – они-то и произвели на нас впечатление». О будущей войне он говорил так, словно она уже идет полным ходом, спросил, каковы мои планы. «Выжить», – ответил я. Он рассмеялся, склонился ко мне через стол, и сказал – с видом бывалого шпиона, – что счел бы личной услугой, если бы я «держал себя в состоянии готовности для особого поста». Сказал, что работа будет вестись в Лондоне и иметь жизненно важное значение для наших военных усилий. Почему выбрали меня? – спросил я. Потому что вы хорошо пишете, видели войну вблизи и не питаете на ее счет никаких иллюзий. Когда мы покидали ресторан, то столкнулись, я и уверен, что это было подстроено, с пожилым человеком в сером костюме очень старомодного покроя, – мужчина представился как адмирал Годфри. Меня негласно оценивают.

  Понедельник, 7 августа