О чем молчит ласточка

— Маша, да какого черта? — выругался Володя, и эхо тут же повторило за ним. Понизив голос, он прошипел: — Я же говорил тебе, ты обещала…

— Я ничего тебе не обещала — это раз, — пылким шепотом ответила она, еще крепче схватив его за запястье. Володя, впрочем, не упирался. — А во-вторых, я все выяснила — Оказывается, Конев…

Она не договорила. Перед ними, как чертик из табакерки, появился работник театра:

— Соблюдайте, пожалуйста, тишину. Вы опоздали, концерт уже идет. — Из-за высокой резной двери зала действительно слышалась музыка — одинокой скрипке аккомпанировало фортепиано.

— Извините, пожалуйста, — пролепетала Маша, суетливо роясь в сумочке. — Вот. — Она протянула билеты.

Капельдинер тяжело на них взглянул, нахмурившись.

— У вас крайние места в десятом ряду. Обойдите с левой стороны. — И приоткрыл перед ними двери.

На Володю обрушились звуки музыки. Он сделал шаг в зал, лишь мельком заметив на сцене силуэт мужчины во фраке, стоящего спиной к залу. Маша схватила Володю за руку и сжала его ладонь так сильно, будто подозревала, что он может развернуться и уйти. Она потянула его за собой, на цыпочках пробираясь между рядами.

Места оказались не лучшими — крайние в ряду, достаточно далеко от сцены. А Маша еще и уселась у прохода, будто стараясь преградить Володе путь к отступлению.

Володя рассеянно рассматривал зал, намеренно не глядя в самый центр сцены, чтобы не замечать дирижера. Поразился величественно возвышающемуся вдоль стены органу — Володя никогда раньше тут не был и не видел такого инструмента. Но сегодня орган молчал. На сцене под ним расположился небольшой оркестр: духовые, смычковые — Володя в этом не разбирался, — всего где-то двадцать музыкантов. Пока играла только скрипка — из-под смычка лилась медленная, спокойная мелодия. Ей аккомпанировал белый рояль в углу сцены. Позади рояля стоял небольшой хор у нескольких микрофонов.

Володя наконец посмотрел в центр сцены. Словно в замедленной съемке — плавно и грациозно — молодой мужчина выводил дирижерской палочкой узоры в воздухе. Он будто включал игру музыкантов, легонько касаясь невидимых кнопок перед собой, и казалось, что музыка, льющаяся из инструментов вокруг него, на самом деле лилась из этой палочки.

Володя присмотрелся к дирижеру. Стройный, высокий. Полы фрака прикрыли ноги почти до колен. Изящные руки. Темные волосы.

Таким мог бы быть Юра. Но ведь таким мог быть и кто угодно другой.

Могла ли Маша привести сюда Володю просто так, не будучи уверенной? Он ведь сказал ей вчера, практически приказал не давать ложных надежд. Она же его поняла… А поняла ли?

Володя прищурился, пытаясь разглядеть дирижера. Но сам себя осадил — двадцать лет прошло. Люди меняются, внешность людей меняется… Вот только…

Володя уперся взглядом в его затылок. Темные непослушные волосы. Настолько непослушные, что злосчастный хохолок — приглаженный, уложенный, наверное, гелем — все равно торчал.

Юра…

В глазах поплыло.

Вдруг стало тихо, музыка оборвалась, казалось, даже сердце замерло. Володя не мог оторвать взгляда от некогда столь любимого затылка.

Он выдохнул, почувствовал такое всепоглощающее, такое яркое и реальное счастье, будто вернулся далеко-далеко назад, в самое светлое время его жизни. Но это ощущение продлилось лишь мгновение.

На сцену под завершающий симфонию плач одинокой скрипки вышел хрупкий красивый юноша, приблизился к микрофону, глубоко вдохнул. А когда музыка замолкла окончательно, он запел. В полной тишине зазвучал сдавленный, надломленный голос. И на Володю обрушился шквал воспоминаний — он аж вжался в спинку зрительского кресла.

Он уже не видел ни сцены, ни происходящего на ней. Он видел Юру — юного счастливого Юру, сидящего на детской карусели среди белого пуха одуванчиковой поляны. Видел, как пушинки кружат в воздухе, попадают ему в рот — а он плюется и смеется, машет Володе рукой.

Дирижер на сцене слегка повел палочкой в воздухе, голос солиста окреп и усилился.

А в воображении Володя увидел свое отражение в зеркале — совсем юное лицо, очки в роговой оправе, отчаяние в глазах, кривящиеся от злости губы. И хочется ударить по этому лицу, разбить к чертям зеркало, только бы избавиться от монстра внутри себя — того, что так настырно подсовывает в сознание юного Володи грязные, пошлые видения.

А следующим кадром — руки в клубах пара над кастрюлей. Запотевшие стекла очков — ничего не видно перед собой, только жар, только приятная, отрезвляющая и одновременно пьянящая боль в руках.

«Перестань, что ты делаешь? — Юрины руки — изящные пальцы пианиста, гладящие его мокрые покрасневшие ладони. — Зачем? За что ты так с собой?»

Следом еще один образ — Юрины колени. Они такие холодные, Володя греет их своим дыханием, целует украдкой и улыбается, чувствуя, как Юра вздрагивает от его прикосновений.

«Ты самый лучший, ты самый хороший человек. Это я плохой, это я виноват, не ты…» — шепчет он.

На сцене дирижер взмахнул рукой, слегка скрестив пальцы. Пианист заиграл другую, незамысловатую мелодию, и Володя услышал в ней плеск речной воды.