О чем он молчит

Ее реакция была нездоровой, чересчур острой. Последним, чудом работающим уголком сознания Катя это понимала, но была не в состоянии повлиять на происходящее: ее пульс, сердце, кровяное давление и способность дышать будто дали сбой. На несколько не имеющих временных границ мгновений ей показалось, что она утратила контроль над собой навсегда: перед глазами вращался размытыми очертаниями мир, легкие жгло, тело оцепенело, хотя продолжало дрожать, звон в ушах действовал оглушительно.

Вдох.

… все это время Денис…

Выдох.

…не сказал… почему?

Вдох.

…и что это меняет?

Выдох.

…поговорить, поговорить, поговорить…

Вдох.

Наконец, постепенно Катя ощутила под руками прохладную гладкость и твердость поверхности руля, затем моргнула от бьющего в глаза отблеска фар выезжающих с парковки машин и полностью очнулась под протяжное скрежетание открывающихся неподалеку ворот.

Было сложно сказать, сколько минут на самом деле прошло с тех пор, как уехал Александр Анатольевич. Ошарашенная и сбитая с толку, Катя сохраняла неподвижность, истощенная только что случившимся приступом. Едва ворочающиеся в голове мысли медленно обрабатывали информацию: вероятно, она могла поздравить себя с первой в жизни панической атакой.

Ни удивляться, ни сокрушаться Катя не могла. Все еще пребывая в ступоре, она наощупь отыскала в сумке телефон. У нее не сразу вышло вспомнить, для чего он ей понадобился. К счастью, она зацепилась взглядом за нужное имя среди последних телефонных звонков и начала вызов.

Гудки били по барабанной перепонке, но Катя не потрудилась сбавить громкость.

— Алло, — ответили ей очень скоро. — Катя? — Уже удивленно-обеспокоенно.

— Ты знал? — начала она самым ровным и лишенным эмоций тоном. — Ты знал, что Денис был в команде юристов по делу Марии Жуковой?

По ту сторону звонка Юра Брестер тяжело вздохнул, прежде чем сказать:

— Нет. Знать — не знал, но… — Он замялся. — Были у меня догадки.

Катя зажмурилась. Наклонившись вперед, уперлась лбом в лежавшую на руле ладонь.

— И мне ты ничего не… — заговорила она тихо, но вместе с тем возмущенно, почти гневно.

— Догадки. У меня были только догадки. — Юра ее перебил, и, вероятно, с намерением не допустить превращения ее наметившейся претензии в полноценную тираду стал пояснять: — Представительство в суде было на Александре Анатольевиче, в остальном я знал целое ни хрена. Катя, мы с Денисом не общались больше, на заседаниях я не был, в бюро ни одна собака про участие Дениса не заикалась. Что я мог тебе сказать? Особенно когда ты ничего не хотела слушать. Ты сама всем запретила говорить с тобой о Денисе.

Катя молча покачала головой, не меняя позы и не открывая глаз. Горло перехватывало.

— Я думала, ему плевать.

— Катя…

— …он говорил, что ни о чем не жалеет… — продолжала она, но больше для себя, чем для Юры.

— Катя, — повторил он взволновано. — Где ты? Дома?

Откинувшись на спинку сидения, она выпустила воздух сквозь зубы, как будто даже простое движение сейчас обходилось ей мукой, и ответила настолько спокойно, насколько могла:

— Нет. В машине на парковке.

— В бизнес-центре?

— Да.

— Приехать забрать тебя?

Она издала глухой, удивленный смешок.

— Зачем? Я в состоянии вести машину.

— Не похоже.

— Юра, спасибо, но нет. Все нормально.

— А по мне, — произнес он жестко, — у тебя такой голос, словно ни хрена не нормально.

Ей пришлось повторить еще раз самым непререкаемым образом:

— Все нормально. Сейчас поеду домой.

— Окей, — Юра согласился раздраженно. — Напишешь мне, как зайдешь в квартиру.

Катя закатила глаза и пристегнула ремень безопасности.

— Ладно.

Дорога домой заняла у нее тридцать восемь минут. Тридцать восемь минут, в течение которых она не позволила ни одной мысли о Денисе раскрутиться в полноценное рассуждение. Другие участники дорожного движения заслуживали адекватного, способного контролировать себя водителя в ее лице.

Для тягостных дум у нее впереди была целая ночь. Беспросветная и одинокая.

От себя она могла не скрывать, что вопрос о том, как ей стоит поступить, на самом деле был снят, как только она покинула парковку бизнес-центра, в котором располагалось бюро. Единственно возможное решение появилось сразу, а после Катя провела всю ночь в раздумьях и сомнениях, зная, однако, что все равно не сумеет пойти у тех на поводу. Ей неизбежно предстояло поговорить с Денисом — поговорить начистоту.

Наверное, кто-то, оказавшись на ее месте, выбрал бы сделать вид, будто ничего не произошло, но Катя чувствовала, что ничего хорошего из игры в незнание не случится. Эта неясная недосказанность, которую она осознала лишь вернувшись в Москву — в Петербурге все было намного проще и понятнее, — не давала ей покоя.

Жить дальше с полной уверенностью в собственной правоте она не могла. Не тогда, когда помнила, что и как говорила Денису больше пяти лет назад. Не тогда, когда все меньше верила, что имела право те слова произнести. Они больше не казались ей полностью справедливыми.