О культуре и не только

Ну, давайте, расскажите мне, что все это лакировка действительности не хуже «Кубанских казаков». А я спрошу вас, у какого поэта повернется сегодня язык сочинить песенку «В нашем городе большом каждый ласков с малышом». И во что превратят современные сценаристы сюжет о малолетней Наташке, которая звонит в дверь к одинокому холостяку… Заодно представьте: «шумная, веселая, весенняя Москва» начала XXI века и школьницы с прыгалками. Тут прохожим не пройти, тут парковка на пути – вот как теперь читаются самые знаменитые строчки Барто.

Агния Барто родилась в России, жила в СССР и являет собой счастливое доказательство: у лучшего советского всегда настоящие русские корни.

Бояться советского, тем паче проклинать его – глупо. Мы торчим сегодня посреди пересохшей пустыни. Знаем, что есть земля, где текут чистые реки и стоят полные до краев озера. Эта земля – старая Россия. Но одним рывком туда не добраться, сил не хватит. Рядом колодец – маленький, советский. Вроде бы очевидно: давайте оттуда водички напьемся и двинемся дальше. Нам говорят: нельзя, колодец отравлен, начнется помутнение рассудка, собьемся с дороги, забредем не туда. А мы отвечаем: нас в детстве поили из этого источника, и ничего, не самые плохие люди выросли.

Спасибо многим – и Агнии Львовне Барто не в последнюю очередь.

Он живой и светится

28.11.2013

АЛЁ, ЭТО ГАЗЕТА «КУЛЬТУРА»? Почему вы юбилей Носова отметили, а Драгунского – нет?!

По ту сторону трубки дрожала характерная пассионарная обида: наших бьют! На момент звонка до столетия со дня рождения Виктора Драгунского оставалось больше недели.

«Бедный Драгунский, – подумала я. – Вот и у него объявились защитники, которые хуже врагов. Вот и он уже втянут в азартную игру «разоблачи антисемита»…»

Противостояние Николая Николаевича Носова и Виктора Юзефовича Драгунского существует только в отдельном воспаленном мозгу. Оба этих имени равно святы для тех, кто успел вырасти в советские времена.

Если вдуматься: какие случайные книжки, сколь незначительные литераторы именуются в современной России «культовыми». Славы Драгунского и Носова им не добиться в самых радужных галлюцинациях. После нынешних остаются в лучшем случае тексты. После тех остались поколения. Мы их выкормыши, их дети – быть может, более родные, чем кровное потомство. Мы говорим на их языке. «Ну, братец, это у тебя какая-то Мишкина каша», – скажу сотруднику, напихавшему в материал избыточно фактов или метафор. Либо: «Давай-ка, определись – пожар во флигеле или подвиг во льдах» – неловкому вруну, запутавшемуся в показаниях. И ничего не надо объяснять. Все понятно.

Да, поколения вырастали неоднородными. Да, на моего ровесника Сергея Полонского «Денискины рассказы» явно не произвели судьбоносного впечатления. Но все-таки нас – денисок обоего пола – в стране хватает. Как и крапивинских мальчиков (по факту зачастую являющихся девочками). Вообще великая советская детская литература пропагандировала преимущественно «мальчиковые» ценности. Обостренное чувство справедливости, принципы, отстаиваемые вплоть до кровавой юшки из носа, готовность жертвовать сиюминутным ради главного… Книжки типа «Как почувствовать себя девочкой» тогда не поощрялись, и была в том своя сермяга. Это теперь раньше срока созревают существа, гендерно сориентированные, но личностно пустые. Сначала надо запомнить: я – человек. И только затем: я – девочка. Как человек, как личность я делаю выбор между добром и злом. И встаю на сторону добра – в меру сил, отпущенных мне природой.

Носов, Драгунский, Крапивин, Алексин, Железников, Михалков, Барто… рассчитаны на тот возраст, когда сказки в художественном исполнении мам и бабушек уходят в прошлое, а до классики еще предстоит дорасти. Прежде чем человек начнет узнавать себя в Андрее Болконском (а может, в Чичикове, Обломове, Опискине), ему нужен герой, который захламляет такую же комнату, таскает тройки из такой же школы, чьи родители, учителя, приятели, собаки и проблемы не требуют домысливания – они понятны и узнаваемы.

Роскошная полиграфия – это забавы для родителей. А ребенку надо смотреться в напечатанную историю, словно в зеркало. Так он приучается держать в руках книгу. И именно так – что значительно важнее – происходит социализация личности. В конце концов, чтение не самоцель, мало ли мы знаем начитанных ничтожеств…

Вся индустрия советской детской литературы работала в основном на этот запрос, на этот возраст. А что теперь? Пустота. Конечно, перепечатки Драгунского и Носова представлены в таком объеме и разнообразии – мы, гонявшиеся за истрепанным томиком по библиотекам, позеленели бы от зависти. Но повторим: Носову стукнуло 105, Драгунскому 1 декабря – век. Встроиться в их реалии современному ребенку зачастую не легче, чем в толстовского «Филипка». Это уже тоже классика.