О культуре и не только

– Вы сами просите не считать «Трофейную банку» вещью автобиографической, однако и не скрываете, что эти мотивы в повести сильны. Как сложилась судьба Ваших родителей? Какую школу воспитания Вы прошли в своей семье, какие принципы в доме были незыблемыми?

– Мама и отец были педагогами. В 1930-х годах они – вместе с моими старшими сестрой и братом – жили в Кировской области. Потом, когда к папе стали приглядываться люди из местного отдела НКВД, спешно перебрались в Тюмень – здесь жил мамин брат, дядя Боря. Кстати, персонаж моих нескольких повестей. Отец стал преподавать в пединституте и школе, мама – заведовать детским садом. В 1938-м родился я. Потом война, отца призвали в армию, мама стала работать в госпитале… После войны семья распалась, появился отчим… Никакой особой школы воспитания я не проходил. Тихий недрачливый пацаненок с улицы Герцена. Отчим брал иногда на охоту, но я так и не убил ни одного живого существа. Мама рассказывала о писателях, учила слушать музыку и возиться с младшим братишкой… Принцип для меня был, пожалуй, один – стараться не делать ничего, что может огорчить маму. Увы, не могу похвастаться, что следовал ему неукоснительно…

– Откуда у человека, родившегося в Тюмени, такая любовь к морю? Из книг понятно, что важную роль в Вашей жизни сыграл Севастополь. Как Вы относитесь к тому, что происходит с городом русской славы сегодня?

– У меня есть замечательный друг детства – Павел Григорьевич Шадрин, Павлик из моей давней книжки «Тень Каравеллы». Он и сейчас живет в Тюмени. Мы часто вспоминаем, как шесть десятков лет назад играли в кораблики и читали прекрасный роман Сергея Григорьева «Малахов курган». С тех пор я заразился любовью к морю, к парусам, к Севастополю. В 1960 году наскреб денег и приехал в легендарный город. Он оказался в точности таким, каким я видел его в детских мечтах. И он стал моей второй родиной. Я приезжал туда несчетное число раз, написал про Севастополь несколько романов и повестей… После выхода фильма «Трое с площади Карронад», снятого по моей книге, читатели хлопочут, чтобы на пустыре у крепостной стены – на той самой Площади – поставили памятник героям этой повести – мальчишкам, защищавшим город в разные эпохи. А многие даже предлагают выдвинуть меня на звание почетного гражданина Севастополя. Едва ли при нынешней политической обстановке у меня много шансов обрести это звание. Но сама идея греет душу…

Грустно, конечно, что теперь этот город – заграница. Но мне кажется, что Тюмень и Севастополь чем-то похожи. Старыми запутанными переулками, корабельной романтикой… Поэтому и здесь, и там мне жить легко.

«Люди роста среднего скажут: он усоп…»

30.08.2009

29 АВГУСТА на центральной аллее Новодевичьего пантеона упокоился великий детский поэт Сергей Михалков. Отпевали его в Храме Христа Спасителя, к стенам которого – тем, первозданным – малыша Сережу давным-давно возила гулять няня. Михалков прожил от храма до храма, от России до России и уснул на подступах к собственному столетию. «Ушла эпоха», – в данном случае образ некорректный. Сергей Владимирович родился при Николае II и успел пожелать удачи Дмитрию Медведеву. Тут не одна эпоха, минимум – пять.

Если верно, что человек уходит так, как жил, смерть Сергея Михалкова показательна и красноречива. Он удостоился поистине христианской кончины – тихой, мирной и непостыдной, в Предпразднество Успения Пресвятой Богородицы, на 97-м году, выцедив чашу до последней капли. Это многое объясняет.

Правда, в Храме, где патриарха отечественной литературы отпевал патриарх Всея Руси; под липами Новодевичьего – с дымком ладана и гимном, последний раз прозвучавшим в присутствии автора; в храмовой трапезной, когда, поднимаясь из-за поминальных столов, гости твердили удивленно: «Какой светлый был день… Какой красивый был день…» – никому объяснений не требовалось.

Тем же, кто, начиная с 27 августа, изгаляется по адресу Михалкова в блогах либо на страницах «либеральных» изданий, объяснения не помогут. Есть души человеческие, которые суть поле битвы – приобретенного искажения с практически забытой, задавленной нормой. Для таких душ любые аргументы в пользу нормы выглядят враждебными.

«…Повезут по городу очень длинный гроб, / Люди роста среднего скажут: он усоп… / Я прошу товарищей среди бела дня / С большим уважением хоронить меня». Так в 1937-м «репетировал» сцену собственных проводов Сергей Михалков. Ему оставалось еще более семидесяти лет жизни. Но уважение – с тех пор и чем дальше, тем сильнее – перекрывалось завистью. К чему угодно. К тому хотя бы, что уцелел в упомянутом 37-м. Какие гипотезы – ни единым документом не подтвержденные – строились… А ответ, по-моему, на поверхности. Михалков не боялся жить. И – как частный случай общего правила – не боялся власть имущих. Человека, от которого не тянет страхом, даже собаки не кусают…