О культуре и не только

Сергей Михалков всегда был мишенью. Крупной – трудно промазать, зато твердой – с кондачка не пробьешь. Нельзя позволить себе мягкотелость, картонность, если ты мишень. Издырявят, изрешетят в клочья просто забавы ради. Следовательно, и проблема Михалкова – не в том, что очередь желающих облить его грязью после смерти не стала меньше, чем была при жизни. Теперь-то кого убоится? Гораздо оскорбительнее – высокомерный, через губу «одобрямс»: «Ничего был дед, не из последних мерзавцев, кое-что приличное написал, кой-кому хорошее делал…». «Свободные» журналисты, последнее время кушавшие друг друга – с доносами, кляузами, взаимной грызней, – на миг прекратили свару у кормушек. Повезло ребятам – Михалков умер. Есть повод восстановить кисло-интеллигентный цвет лица: «Ладно, бывали сатрапы от литературы и похуже…».

Что тут ответить? Пошли вон! Не нуждается Сергей Михалков в вашей снисходительности. Не для вас он стихи сочинял. Вы то ли сразу уродились стариками, то ли живете как иностранцы на собственной земле. Не для вас, но про вас только «А сало русское едят». Заплевали эту басню, осмеяли, на двадцать лет забыли, а она настоялась и в новой России гораздо крепче стала. Актуальнее.

Говорят: «Слава Богу, пожил». Говорят: «Дай Господи каждому такой век». Но ведь Сергей Михалков – это детство. Его собственное: Наталья Петровна Кончаловская говорила, что мужу ее – орденоносцу, лауреату и начальнику – никогда не стукнет больше тринадцати. И наше детство, конечно. Где бабушки и дедушки читают нам: «На прививку, первый класс!» А родители поддразнивают: «Почему я не больной? Я здоровый! Что со мной?» Или: «Я ненавижу слово «спать»!» Ну и в критических ситуациях: «Я не знаю, как мне быть – начал старшим я грубить».

«Я!», «я!», «я!» – Михалков хранил в себе великий детский эгоцентризм. Он сочинял не про детей, но от имени ребенка. Для которого центр вселенной – «я». В крайнем случае – «мы с приятелем вдвоем». Поэт Михалков абсолютно индивидуален, предельно конкретен. Его присваивали с ходу, едва заслышав про кота, чижика, собаку, Петьку-забияку… Главные детские ценности определяются словом «мой». Моя мама, моя кукла, моя подушка, мой Михалков.

Всем, кто плюнул сейчас в могилу Сергея Михалкова, следует помнить: плевок вернулся рикошетом и угодил в их собственное детство.

Помню, еще в дошкольном возрасте я пыталась любимого поэта редактировать: «А у нас огонь погас – это раз. Грузовик привез дрова – это два. А в-четвертых, наша мама отправляется в полет…» Как же так – после «два» сразу «в-четвертых»?! Мой вариант был: «ну, а в-третьих». Самонадеянная мелочь всерьез требовала поставить Сергея Михалкова в известность, что проблема с попаданием в размер решена…

Книжка «О тех, кто лает» меня – малолетнего, но уже страстного собаколюба – бросала в дрожь. И про Фому неверующего я узнала от Михалкова задолго до того, как услышала слово «Евангелие». А когда твердила свежие, словно ветер, стихи «Веселый турист»: «…Четырнадцать лет ему было, и нес он дорожный мешок», мне казалось, что четырнадцать – это ТАК много… Впереди еще целая вечность. Не дорастешь.

Сергей Михалков и не дорос. Умер, как жил, – в тринадцать.

Вместе с Михалковым ушло мое детство. Важная его часть. Попробуйте обойтись без слез. У меня, честно говорю, не вышло. А еще, стоя у гроба, я вспоминала единственную нашу встречу.

За пару дней до его 95-летнего юбилея мне удалось познакомиться со старшим Михалковым и записать последнее в его жизни интервью. Сергей Владимирович приехал в Исполком Международного сообщества писательских союзов минута в минуту. Шел с трудом, ведомый под руку водителем, сосредоточенно переставляя трость. Однако – светлые брюки с безупречными стрелками, элегантный блейзер. Денди. Точнее, пижон. Рост под два метра, породисто-длинные ноги, руки, прямая спина, постав головы… Недоверчивый поначалу, брюзгливый, «рыбий» взгляд. Надо поработать, чтобы заслужить улыбку. Зато улыбка эта обратной силы не имеет – оттаял человек, и легко с ним становится, уютно, будто сто лет дружны. Минимум – девяносто пять…

Любит посмеяться. Не стесняется влажных глаз. Логичен, ясен, тверд – словно ухватил какую-то истину, пока остальные бродили вокруг да около… Наконец, распахивает объятия для прощального поцелуя и тайком показывает фигу шутливо протестующей секретарше. Мальчишка…

Сергей Михалков – величина абсолютная, это признают даже те, кто перед номиналом рисует жирный «минус». Превращая, таким образом, величину в отрицательную, однако не посягая на масштаб. Сергею Владимировичу ставят в упрек, что россияне не уважают собственного гимна. Как будто Михалков виноват в том, что последние десятилетия мы и страну свою в грош не ценили – откуда взяться уважению к символам? Но логики нет. Точнее, есть логика: с большого человека – нечеловеческий спрос.