О культуре и не только

Последние годы жизни Василий Макарович алкоголя не употреблял вовсе – даже пива. По медицинскому заключению, сердце износилось от кофе и курева. По людскому разумению, Шукшин надорвался, пытаясь напряжением всех сил – и свыше того – притянуть родные алтайские Сростки к Москве. Деревню – к городу. Края – к центру. Не так притянуть, чтобы окраина самоуничижалась и завидовала, чтобы деревня пополняла ряды хамовитых люмпенов. Нет – с обоюдосторонним достоинством. С возможностью диалога – хотя бы такого, как в «Печках-лавочках», где город беззлобно посмеивается над деревней, деревня – над городом…

Сам-то Шукшин остался в Москве Шукшиным. Не без усилия, но выстоял твердо. Не столько другим удивлялся, сколько собой удивлял. И в недоумение впадал, наверное, почему все так не могут.

Учась во ВГИКе, на курсе Михаила Ромма, был активистом по борьбе с узкими брюками. В чем впоследствии не раскаивался: «Если армия молодых людей зашагала по улицам в узких штанах, то часть их, этак с батальон, обязательно выскакивает вперед и начинает отчаянно обращать на себя внимание. И они-то, думая, что они народ крайне интересный, смелый, скоро начинают раздражать… Потому что… здесь дешевый способ самоутверждения. Налицо пустая растрата человеческой энергии, ума, изобретательности».

Не в брюках, конечно, дело. И от того, что понимаешь, – не в брюках, легче становится. А то вспомнить только нашу драку вокруг фильма «Стиляги» и Леонида Ярмольника, который доказывал мне, что в выпендреже своя правота. Да на здоровье. Но, оказывается, по ту сторону воевали не серые, зомбированные комсомольцы, а яркий, задиристый, свободолюбивый Шукшин. Есть кого выставить против Ярмольника. Попробуйте, сразитесь с нами.

За полтора месяца до смерти Шукшин в каком-то смысле вернулся к теме «узких брюк», только возвел ее на вершину обобщения: «Русский народ за свою историю отобрал… такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Уверуй, что всё было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания – не отдавай всего этого за понюх табаку». «Понюх табаку» – ясно, понятие растяжимое.

Только где же сегодня – полюбопытствуют с ехидцей, – эти самые качества, не подлежащие пересмотру? Куда делись? Да куда бы ни делись – искать надо по месту пропажи. А то теряем у себя, а ищем в чужих землях, под фонарем…

Белла Ахмадулина (ее воспоминания приведены в шукшинской биографии, созданной Владимиром Коробовым) сетует, что Шукшин не любил Пастернака. Тут можно, разумеется, предположить, что парень с Алтая чувствовал в Борисе Леонидовиче интеллигентскую щербинку между жизнью и поэзией, легкокрылую взвешенность, и для него – корневого – это было и странно, и комично, и враждебно. Но скорее – Пастернак ничего не написал о Шукшине. Так бывает сплошь и рядом, ни о ком не свидетельствует ни хорошо, ни дурно; просто кто-то – весь твой, будто родня, а с другим – ни единой общей клеточки. Я вот знаю, например, что на мое человеческое становление Андрей Тарковский влияния не оказал. А Василий Шукшин – в огромной степени. Эти его слова принимаю, как «Отче наш»: «Форма – она и есть форма: можно отлить золотую штуку, а можно – в ней же – остудить холодец… Произведение искусства – это когда что-то случилось, в стране, с человеком, в твоей судьбе».

Шукшин не был в полной мере ни деревенским, ни городским, он был русским. Надорвал сердце, стягивая края пропасти между Москвой и Россией, но мог только притормозить процесс. Остановить – конечно же нет. Последним алтайских мужиков приводил в Москву Михаил Евдокимов – уже как экзотику, потеху, клоунов: «Морда красная такая…» А если не цирк-зоопарк, тогда ассимиляция и поглощение. Бари Алибасов, «Для семьи я выбираю лучшее», «главный по тарелочкам», мягкие халатики – все, что связано с фамилией Шукшина в новую эпоху. Но то дела интимные, семейные, не наши…

Отмечать 80-летие Василия Шукшина начали еще в ноябре 2008-го. Тогда латыш Алвис Херманис выпустил в Театре Наций спектакль с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой. Родным режиссерам идея шукшинской постановки в голову не стукнула, и Херманис по праву принял тон назидательный: «Шукшин – это ваше золото, ваша валюта…» А мы сидим в растерянности – ну, срезал, чисто срезал, не хуже Глеба Капустина. Конвертируемый Василий Макарыч… Меняем наши песни, победы и страдания на ваши по курсу…

Господин Херманис, помнится, еще удивлялся, почему Шукшина не оказалось в списке финалистов проекта «Имя Россия». «Там, – говорит, – половина каких-то подонков…» Надо бы, конечно, принести покаяние (в «Печках-лавочках», помните, вагонный интеллигент, «профурсетка в шляпе»: «Если вам сделали замечание, должны прислушаться»). Но анекдот судьбы в том, что сам Василий Шукшин долгие годы сходил с ума – если не по «подонку», то, во всяком случае, по герою спорных достоинств. Отнюдь не гению чистой красоты. Он тоже в список финалистов не попал – Степан Разин…