О Понимании

Что касается до логики Аристотеля, содержащей в себе учение о типах умозаключения или о формах мышления, то по происхождению своему она должна быть отнесена к наукам чисто описательным. И в самом деле, по своему содержанию это есть система схем первичного мышления, определение тех форм, в которых совершается движение разума, если отнять в последнем то, что составляет содержание его и что составляет конкретную цель самого движения. Как получилась эта схема? Чрез выделение из

наблюдаемого мышления всего, что не есть мышление (т. е. мыслимых объектов); в сравнении

оставшегося между собою по сходству и различию; в уничтожении всего повторяющегося сходного; и затем, наконец, в точном описании всего полученного путем этого процесса. Таким образом, наблюдение конкретного, выделение и классификация в нем однородного и описание полученного – вот приемы, с помощью которых образовано было учение о формах мышления и которые мы находим во всех описательных науках, напр. в ботанике и зоологии прежнего времени. Ни одна истина, содержащаяся в этом отделе логики, не получена путем

сложного умозаключения, разумеется, если не причислять сюда немногих элементарных умозаключений, неизбежных и в самом простом описании, но не образующих из себя ни дедуктивного, ни индуктивного мышления.

Иначе произошла логика Бэкона. Теория наведения и все приемы ее выведены дедуктивно из гипотезы всеобщей связи причины со следствием и из логического определения причинности. Таким образом, индукция, так нередко противополагаемая дедуктивному мышлению, сама имеет дедуктивное происхождение и на нем покоится, как на своем основании. Так что всякое усилие поколебать теорию дедукции с помощью индукции колеблет почву под самою индукциею; и всякое усилие показать бесплодность дедуктивного мышления разбивается о факт, что с помощью этого мышления была открыта столь плодотворная теория, как теория наведения.

Чтобы показать справедливость этого, необходимо предварительно исследовать закон всеобщей связи причины со следствием и затем определить его отношение к теории индуктивного изучения.

Утверждается обыкновенно, что истина «все имеет свою причину» одинакова по происхождению и по природе с математическими аксиомами и вместе с последними принадлежит к числу немногих положений, которые хотя и не имеют другого основания, кроме согласия всех известных случаев и отсутствия случаев противоречащих, однако обладают характером безусловной достоверности; т. е. что истина «все имеет свою причину» достоверна потому, что из наблюдаемого ничто не совершается без причины. Нетрудно заметить, что за утверждением этим скрывается бессилие объяснить себе происхождение как этих аксиом, так и этого закона. И в самом деле, согласно с ним и основы математики, и предполагаемая основа индуктивной теории являются необъяснимой аномалией: одновременно говорится и то, что они достоверны, и то, что они добыты с помощью методов недостоверных; вопрос же, почему эти истины, добытые с помощью недостоверных способов, так достоверны, – или, что то же, что именно придает им этот характер несомненности, которого мы не находим и тени во всех других истинах одинакового происхождения, остается без ответа и даже не поднимается. А между тем и вопрос этот естественен, и ответ на него необходим; потому что если есть различие в степени достоверности каких-либо двух истин, то ясно, что есть и причина этого различия – иначе достоверность закона, утверждающего, что нет ничего беспричинного, являлась бы первым опровергающим примером существования беспричинного факта.

Внимательное изучение уничтожает эту аномалию и кажущееся исключение подчиняет общему правилу о недостоверности всех знаний, полученных путем индукции через простое перечисление. Это изучение показывает, что аксиомы математики получены другим способом и достоверны, а предполагаемый закон всеобщей связи причины со следствием, добытый действительно этим путем, недостоверен.