О психологии западных и восточных религий (сборник)

659 Факт божественной бессознательности проливает нежданный свет на учение о спасении: человечество избавляется не столько от грехов, даже в том случае, когда крещение происходит по всем правилам и тем самым душа полностью отмывается, сколько от страха перед плодами греховности, то есть перед гневом божества. Искупительный подвиг должен, таким образом, спасти человека от страха Божия, что, конечно, возможно лишь там, где вера в любящего Отца, пославшего своего единорожденного Сына для спасения рода людского, вытеснила веру в упрямого Яхве с его склонностями к опасным решениям. Такого рода вера предполагает, впрочем, недостаток рефлексии, или sacrificium intellectus

(«жертвоприношения интеллекта»), причем сомнительно, чтобы то и другое имело моральные обоснования. Не стоит забывать, что сам Христос учил пускать в рост взятые в долг таланты, а не зарывать их в землю. Не нужно притворяться глупее и бессознательнее, чем мы есть, ибо во всех других отношениях нам заповедано быть трезвомыслящими, критически настроенными и осознавать себя, дабы «не впасть в искушение» и дабы испытывать «духов», что тщатся овладеть нами, «от Бога ли они», — тогда-то мы и сможем познавать ошибки, которые допускаем. Чтобы избежать коварных ловушек Сатаны, потребно даже сверхчеловеческое разумение. Такие обязательства неизбежно обостряют понимание, любовь к истине и позыв к знаниям, каковые, будучи сугубо человеческими добродетелями, могут считаться и проявлениями того Духа, что «все проницает, и глубины Божии». Эти интеллектуальные и моральные способности обладают божественной природой, а потому не могут и не должны ущемляться. Посему путь к наиболее мучительным вызовам долга пролегает именно через соблюдение христианской морали. Таких вызовов избежит лишь тот, кто привык на все смотреть сквозь пальцы. Тот факт, что христианская этика вводит человека в борьбу за душу, говорит в ее пользу. Вызывая неразрешимые конфликты, а вместе с ними и

afflictio animae

(скорбь душевную), она приближает человека к богопознанию: все противоположности заключены в боге, а потому человек должен взваливать на себя эту ношу. Если он так и поступает, это значит, что бог завладел им во всей своей противоречивости, воплотился в нем. Человек становится сосудом, в который вливается божественный конфликт. Мы по праву связываем идею страдания с состоянием, в котором противоположности мучительным образом сшибаются, но боимся принимать подобное переживание за искупление. Однако нельзя забывать, что великий символ христианской веры — крест, к которому воплощенным страданием прикреплена фигурка Спасителя, — вот уже почти два тысячелетия во всей своей выразительности предстает взорам христиан. Эту картину дополняют образы двух разбойников, из которых один попадает в преисподнюю, а другой входит в рай. Выразить всю противоречивость центрального символа христианства более удачно попросту невозможно. Почему именно этот неизбежный результат психологии христианства должен означать спасение, понять трудно, но тут важно следующее обстоятельство: процесс осознания противоположностей, сколь бы болезненным он ни был, влечет за собой непосредственное ощущение искупления. Это, с одной стороны, избавление от раздражающего состояния глухой и беспомощной бессознательности, а с другой стороны — растущее постижение божественной противоречивости, соучаствовать в которой человек может в том случае, если не станет избегать ранения «мечом разделяющим», то бишь Христом. Именно в самом предельном и роковом конфликте христианин испытывает чувство божественного спасения, если сумел уцелеть в столкновении и взвалил на себя бремя избранного Богом. Только таким образом реализуется в нем Imago Dei, вочеловечение Бога. Седьмую просьбу «Отче наш» — «избавь нас от лукавого» — в этом отношении следует понимать в том же смысле, какой имеет молитва Христа в Гефсиманском саду: «…Если возможно, да минует Меня чаша сия». В намерения Бога как будто не входило избавлять человека от конфликта, а стало быть, и от лукавого, поэтому выражать подобное желание вполне по-человечески, однако его невозможно возвести в принцип, потому что оно направлено против Божьей воли и порождается исключительно человеческой слабостью и страхом. Этот страх, разумеется, в некотором смысле оправдан, поскольку для исчерпания конфликта необходимы сомнения и неуверенность в том, не потребуется ли чрезмерного напряжения сил.

660 Поскольку образ Божий пронизывает собой всю человеческую область и вынужденно предстает в человечестве, можно предположить, что и существующая вот уже четыре столетия церковная схизма, и нынешний политический раскол мира выражают неосознаваемую полярность этого доминирующего архетипа.