820 Если до сих пор еще оставались сомнения в тождестве Единого Разума и бессознательного, данный раздел их рассеивает, «ибо Единый Разум состоит из пустоты и не имеет основы, а собственный ум пуст, как небеса». Единый Разум и ум индивидуальный в равной степени пусты и бессодержательны. Под этим наверняка подразумеваются коллективное и личностное бессознательное, поскольку сознающий разум никак нельзя назвать «пустым».
821 Как я уже говорил, восточный склад ума особую важность придает субъективному фактору — прежде всего, интуитивному «первому впечатлению», или психической предрасположенности. Этот факт и подчеркивается в изречении: «Все явления на самом деле суть лишь представления… измышленные самим же умом».
822 Дхарма — закон, истина, руководство — существует, по всей видимости, «в одном только уме». Точно так же и бессознательному доверены все те способности, какие Запад приписывает Богу. Между тем трансцендентная функция показывает правоту Востока в признании того, что комплексное переживание дхармы исходит «изнутри», из бессознательного. Вдобавок становится ясно, что явление спонтанной компенсации, неподвластной человеческому влиянию, полностью соответствует определениям «милость Божья» и «воля Божья».
823 В этом и предыдущем разделах текста постоянно подчеркивается, что интроспекция представляет собой единственный источник духовных сведений и наставлений. Будь интроспекция чем-то болезненным, как считает кое-кто на Западе, то практически весь Восток — или, во всяком случае, те его области, которые еще не заражены благодеяниями Запада — пришлось бы отправить в сумасшедший дом.
824 Этот раздел текста называет ум «естественной мудростью», по сути, используя почти те же словами, которыми я обозначаю символы, продуцируемые бессознательным. Я говорю о «естественных символах»[808]
и выбрал такое определение задолго до того, как узнал о данном тексте. Об этом факте я упоминаю только потому, что совпадение наглядно выражает параллелизм в открытиях восточной и западной психологии.825 Наш текст также подтверждает сказанное ранее о невозможности «знающего я»: «Пускай все вокруг совершенное бытие, никто не может его видеть, и сие поистине чудесно». Это и вправду чудесно — и непонятно, ибо каким образом нечто подобное может осуществиться в истинном смысле слова? Оно остается «незапятнанным злом» и «незатронутым добром». На память сразу приходят «6000 футов по ту сторону человека и времени» у Ницше[809]
. Однако последствия такого утверждения обычно упускаются из вида приверженцами восточной мудрости; сидя в безопасности и веруя в расположение своих богов, можно, конечно, восхищаться такой возвышенной моральной неразборчивостью. Но разве сопоставима она с нашим темпераментом или с нашей историей, которая в результате не усваивается, а, скорее, забывается? Не думаю, что это правильно. Тот, кто с упоением отдается высшей йоге, должен доказывать свою приверженность моральной неразборчивости — и как виновник зла, и как его жертва. Психологам хорошо известно, что моральные конфликты не улаживаются одним признанием превосходства, которое граничит с бесчеловечностью. Нынешняя действительность дает нам ужасающие примеры вознесения сверхчеловека над моральными принципами.826 Я не сомневаюсь в том, что восточное освобождение от пороков и добродетелей в любом отношении связано с отрешенностью, и йогин выводится за пределы дольнего мира в состояние активной и пассивной невинности. Но подозреваю, что любая европейская попытка достичь отрешенности будет означать всего-навсего освобождение от моральных обязательств. Каждый, кто пробует свои силы в йоге, должен поэтому осознавать далеко идущие последствия данного занятия, иначе его духовной авантюре суждено остаться ничего не значащим времяпрепровождением.