О скитаньях вечных и о земле

- Год ракеты. Смотри! - Старик коснулся каких-то растений, и у него под рукой они вдруг расцвели. Цветы были точно белое и голубое пламя. Они пламенели, искрились прохладными удлиненными лепестками. Венчики их были два фута в поперечнике и холодно голубели, словно осенняя луна. - Это лунные цветы, - сказал Филд. С обратной стороны Луны. - Он чуть коснулся их, и они осыпались серебряным дождем, брызнули белые искры и растаяли в воздухе. - Год ракеты. Вот тебе подходящее название, Том. Вот почему мы перенесли тебя сюда: ты нам нужен. Ты единственный человек, способный совладать с Солнцем и не обратиться в жалкую горсточку золы. Мы хотим, чтобы ты играл Солнцем, как мячом, - Солнцем и звездами. И всем, что увидишь по пути на Марс.

- На Марс? - Томас Вулф обернулся, схватил старика за плечо, наклонился, недоверчиво всматриваясь ему в лицо.

- Да. Ты летишь сегодня в шесть.

Старик поднял затрепетавший в воздухе розовый билетик и ждал, когда Том догадается его взять.

Было пять часов.

- Да-да, конечно, я очень ценю все, что вы сделали! воскликнул Томас Вулф.

- Сядь, Том. Перестань бегать из угла в угол.

- Дайте договорить, мистер Филд, дайте мне кончить, я должен высказать все до конца.

- Мы уже столько часов спорим, - в изнеможении взмолился Филд.

Они проговорили с утреннего завтрака до полудня и с полудня до вечернего чая, переходили из одной комнаты в другую (а их была дюжина) и от одного довода к другому (а их было десять дюжин); обоих бросало в жар, и в холод. И снова в жар.

- Все сводится вот к чему, - сказал наконец Томас Вулф. - Не могу я здесь оставаться, мистер Филд. Я должен вернуться. Это не мое время. Вы не имели права вмешиваться...

- Но...

- Моя работа была в самом разгаре, а лучшую свою книгу я еще и не начал - и вдруг вы хватаете меня и переносите на три столетия вперед. Вызовите профессора Боултона, мистер Филд. Пускай он посадит меня в свою машину, какая она ни есть, и отправит обратно в тысяча девятьсот тридцать восьмой, там мое время и мое место. Больше мне от вас ничего не надо.

- Неужели ты не хочешь увидеть Марс?

- Еще как хочу! Но я знаю, это не для меня. Вся моя работа пойдет прахом. На меня навалится груда ощущений, которые я не смогу вместить в мои книги, когда вернусь домой.

- Ты не понимаешь, Том, ты просто не понимаешь.

- Прекрасно понимаю, вы эгоист.

- Эгоист? - переспросил старик. - Да, конечно, и еще какой! Ради себя и ради других.

- Я хочу вернуться домой.

- Послушай, Том...

- Вызовите профессора Боултона!

- Том, я очень не хотел тебе говорить... Я надеялся, что не придется, что в этом не будет нужды. Но ты не оставляешь мне выбора.

Старик протянул руку к завешенной стене, отдернул занавес, открыв большой белый экран, и начал вращать диск, набирая какие-то цифры; экран замерцал, ожил, огни в комнате медленно померкли - и перед глазами возникло кладбище.

- Что вы делаете? - резко спросил Вулф, шагнул вперед и уставился на экран.

- Я совсем этого не хотел, - сказал старик. - Смотри.

Кладбище лежало перед ними в ярком свете летнего полдня. С экрана потянуло жарким запахом летней земли, разогретого гранита, свежестью журчащего по соседству ручья. В ветвях дерева свистела какая-то пичуга. Среди могильных камней кивали алые и желтые цветы, экран двигался, небо поворачивалось, старик вертел диск, увеличивая изображение... и вот посреди экрана выросла мрачная гранитная глыба - она растет, близится, заполняет все, они уже ничего больше не видят и не чувствуют, и в полутемной комнате Томас Вулф, подняв глаза, читает высеченные на граните слова - раз, другой, третий... И задохнувшись, перечитывает вновь, ибо это его имя:

ТОМАС ВУЛФ

и дата его рождения, и дата смерти, и в холодной комнате пахнет душистым зеленым папоротником.

- Выключите, - сказал он.

- Прости, Том.

- Выключите, ну! Не верю я этому.

- Это правда.

Экран почернел, и комнату накрыл полуночный небосвод, она стала склепом, едва чувствовалось последнее дыхание цветов.

- Значит, я уже не проснулся, - сказал Томас Вулф.

- Да. Ты умер тогда, в сентябре тысяча девятьсот тридцать восьмого.

- И не дописал книгу.

- Ее напечатали другие, они отнеслись к ней очень бережно, сделали за тебя все, что надо.

- Я не дописал свою книгу, не дописал!

- Не горюй так.

- Вам легко говорить!

Старик все не зажигал света. Ему не хотелось видеть Тома таким.

- Сядь, сынок.

Молчание.

- Том?

Никакого ответа.

- Сядь, сынок. Хочешь чего-нибудь выпить?

Вздох, потом сдавленное рычание, словно застонал раненый зверь.

- Это несправедливо, нечестно! Мне надо было еще столько сделать!

Он глухо зарыдал.

- Перестань, - сказал старик. - Слушай. Выслушай меня. Ты еще жив - так? Здесь, сейчас ты живой? Ты дышишь и чувствуешь, верно?

Томас Вулф ответил не сразу:

- Верно.