О скитаньях вечных и о Земле

Наконец она перестала рыдать, и юноша услышал, как она ритмично качается в кресле, чтобы успокоиться.

— Бедная Старушка, — прошептал он.

— Не зови меня Старушкой!

— Хорошо, — сказал он. — Кларинда.

— Откуда ты узнал мое имя? Никто не знает его!

— Кларинда, почему вы спрятались в этом доме? Еще тогда, давным-давно?

— Не помню. Хотя, да… Я боялась.

— Боялись?

— Странно. Я боялась жизни. Вторую половину я боялась смерти. Всегда чего-то боялась. Но теперь скажи мне всю правду! Когда мои двадцать четыре часа истекут, после прогулки у озера, после того, как мы вернемся на поезде и пройдем через лес к моему дому, ты захочешь…

Он ждал, что она скажет.

— …спать со мной? — прошептала она.

— Да, десять тысяч миллионов лет, — сказал он.

— О, — голос ее был еле слышен, — так долго.

Он кивнул.

— Долго, — повторила она. — Что это за сделка, молодой человек? Ты даешь мне двадцать четыре часа юности, а я даю тебе десять тысяч миллионов лет моего драгоценного времени.

— Не забывайте и о моем времени, — сказал он. — Я никогда вас не покину.

— Ты будешь лежать со мной?

— Я хочу этого.

— Эх, юноша, юноша. Твой голос так знаком.

— Поглядите на меня.

Юноша увидел, как из замочной скважины выдернули затычку и на него уставился глаз. Он улыбнулся подсолнухам в поле и солнцу на небе.

— Я слепая, я почти ничего не вижу, — заплакала Старушка. — Но неужели там стоит Уилли Уинчестер?

Он ничего не сказал.

— Но, Уилли, тебе на вид всего двадцать один год, ты совсем не изменился с тех пор, как я видела тебя семьдесят лет тому назад?

Он поставил пузырек перед дверью, а сам стал поодаль, в бурьяне.

— Можешь… — она запнулась, — можешь ли ты сделать и меня на вид такой молодой?

Он кивнул.

— О Уилли, Уилли, неужели это действительно ты?

Она ждала, глядя, как он стоит в непринужденной позе, счастливый, молодой, а солнце блестит на его волосах и щеках.

Прошла минута.

— Ну? — сказал он.

— Погоди! — крикнула она. — Дай подумать!

И он чувствовал, что она там, в доме, с головой погрузилась в воспоминания, и они, словно песок в песочных часах, насыпаются горкой, в которой в конце концов не оказывается ничего, кроме пыли и пепла. Он ощущал пустоту этих воспоминаний, сжигавшую ее мозг, по мере того как они сыпались и сыпались, наращивая все выше и выше песочный холмик.

«Сплошная пустыня, — подумал он, — и ни одного оазиса».

И когда он это подумал, она вздрогнула.

— Ну, — сказал он снова.

И наконец она ответила.

— Странно, — пробормотала она. — Сейчас вдруг мне показалось, что отдать десять тысяч миллионов лет за двадцать четыре часа, за один день — это сделка правильная и справедливая.

— Именно так, Кларинда, — сказал он. — Да, именно так.

Загремели засовы, защелкали замки, и дверь с треском распахнулась. Быстро высунулась рука старухи, схватила пузырек и скрылась.

Прошла минута.

Потом пулеметной очередью простучали по комнатам шаги. С грохотом открылась задняя дверь дома. Наверху широко распахнулись окна, а ставни рухнули на траву. Немного позже то же самое произошло и внизу. Ставни разлетелись в щепки. Из окон валила пыль.

И наконец, в широко раскрытую переднюю дверь вылетел пустой пузырек и вдребезги разбился о камень.

И вот на веранде появилась она, быстрая, как птица. Солнце обрушило на нее свои лучи. Она стояла, как на сцене, стремительно вынырнув из-за темных кулис. Потом побежала по ступеням вниз, вытянув вперед руки.

Маленький мальчик, проходивший по дороге, остановился и уставился на нее, а потом попятился и так пятился, не спуская с нее широко раскрытых глаз, пока не скрылся из виду.

— Почему он так смотрел на меня? — сказала она. — Я красивая?

— Очень красивая.

— Я хочу посмотреться в зеркало!

— Нет-нет, не надо.

— А в городе все увидят меня красивой? Это не просто воображение или твое притворство?

— Вы — сама красота.

— Значит, я красивая. У меня такое ощущение. А будут сегодня вечером все танцевать со мной? Будут мужчины драться за право танцевать со мной первым?

— Будут, все как один.

И уже на тропинке, где гудели пчелы и шелестели листья, она вдруг остановилась и, посмотрев на его лицо, такое похожее на летнее солнце, спросила:

— О Уилли, Уилли, когда все кончится и мы вернемся сюда, будешь ли ты добр ко мне?

Он взглянул ей в глаза и коснулся ее щеки пальцами.

— Да, — сказал он нежно. — Я буду добр.

— Я верю тебе, — сказала она. — О Уилли, я верю.

И они побежали по тропинке и скрылись из виду, а пыль осталась висеть в воздухе; двери, ставни, окна были распахнуты, и теперь солнце могло заглянуть внутрь, а птицы могли вить там гнезда и растить птенцов, а лепестки красивых летних цветов могли лететь свадебным дождем и усыпать ковром комнаты и пустую ненадолго постель. И летний легкий ветерок наполнил большие комнаты дома особым запахом — запахом Начала или первого часа после Начала, когда мир был новым, и ничего никогда не менялось, и никто никогда не становился старым.

Где-то в лесу, будто быстрые сердца, простучали лапки кроликов.

Далеко прогудел поезд и пошел все быстрее, быстрее, быстрее к городу.

Электрическое тело пою!

(перевод Т. Шинкарь)

Бабушка!..