О театре и не только

«Откуда апельсины сперли?», – допытывался милиционер. «Мы из театрального института, разгружали на вокзале, оплатили апельсинами», – оправдывался Олялин. «А этот азиат откуда? Он что все молчит?», – опять допытывался милиционер. «А он тоже студент, плохо говорит по-русски», – нашелся Олялин. «Ты что, артист, совсем не говоришь на русском?», – усмехаясь, спросил милиционер. «Нет, почему. Я хорошо говорю по-русски», – сказал я на чистейшем русском языке. Милиционер расхохотался. «Ну, артисты! Темнилы вы, а не артисты! Авоська есть?». «Нет, зачем?» – спросил Олялин. «А затем! Я дежурю до утра», – и милиционер натолкал апельсины куда только можно, и в фуражку. «А вы – с глаз долой! Артисты!», – и удалился.

По наколке Олялина

Один раз Олялин выручил меня, когда стал председателем студсовета. Я ушел из института, чтобы поступать на режиссерский факультет. В общежитие не пускали. «Боб-Азия, во дворе водосточная труба, с металлическими держателями. По ней ты будешь забираться на второй этаж, а жить будешь у Игоря Класса и Витьки Костецкого», – сказал Олялин. Полгода, по наколке Олялина, я взбирался по трубе. Многие не знали, а кто знал, молчал. Солидарность. Олялина все уважали, и к калмыцкой студии у него было особое отношение. Он был истинный интернационалист.

Через много лет идем мы с киноактером Игорем Классом по «Мосфильму». Коридоры длинные, мрачные. Класс говорит: «Вон вышагивает Олялин. Посмотрим, заболел ли он звездной болезнью?» Подходим. Олялин с Классом обнялись. Я стою сбоку у темной стены. Класс говорит Олялину: «Познакомься с моим телохранителем». Олялин обернулся и пауза. Потом рявкнул: «Боб-Азия! Ты что ли? Стена черная, ты черный. Не заметил тебя». Пошли в мосфильмовское кафе». Посетители здороваются с Олялиным, Классом, а я как прилипала к звезде возле них. Они сели. Я пошел руки мыть, а когда вернулся уже была компания и говорили о киношных делах. И вдруг одна дама спрашивает у меня: «Вы в каком фильме снимаетесь? Коля сказал, а я забыла». Олялин не задумываясь брякнул ей: «На заре ты его не буди!» Я понял, что Коля уже успел лапшу им навесить про меня. А Класс поддержал его: «Бобка-оглы-оюн-оол великий человек на родине!» Дама сразу полюбопытствовала: «А откуда вы родом?». Олялин не задумываясь: «Из Жмеринки!» Дама озадачилась. Вроде евреи там живут, а этот азиат, подумала. Наверное, она не киношная дама. Кто подумает, что Олялин был выдумщик, балагур, весельчак и любитель розыгрышей? А в фильмах он везде серьезный, основательный, крепкий мужик. Я не был другом Коли. Так иногда пересекались наши житейские судьбы. Олялин и Класс звали меня любя Боб-Азия, как Зиновия Гердта друзья звали Зяма, а Смоктуновского просто Кеша. Это так, к слову.

В институте преподавал историю СССР профессор Клевядо. Однажды на лекции Клевядо рассказывая о Гражданской войне, вспомнил про Городовикова Оку Ивановича. Он воевал в его конармии. Отзывался хорошо о герое гражданской. Так вот наш, тоже балагур и весельчак, студент калмыцкой студии Саша Сасыков спросил на лекции: «Расскажите про Оку Ивановича». И Клевядо всю лекцию рассказывал про Городовикова. Итак, много раз это повторялось. Однажды кто-то из наших сдавал зачет по истории в коридоре. Клевядо не расспрашивал, а ставил зачет и все! Узнал про это тот же Олялин. Сдал. Итак, студентов двенадцать сдали зачет на ходу, не готовясь. Понимающий был профессор ленинградец-блокадник. Олялин, Класс, Клевядо были интернационалистами. Прошло былое без дум, но это были хорошие дни без унижений и оскорблений. Это было советское интернациональное время. Мы были молодые, негатив не замечали.

Азиаты – это другое сознание?

А теперь про «Былое и думы». Взрослая жизнь. Позже в Ленинграде, Москве я понял свою цену. Я понял отношение к азиату. В крупных театрах это ощущается особенно явственно. Я был на стажировке у Н.П.Акимова в театре Комедии студентом. Когда работал, стажировался в театре Сатиры у В.Н.Плучека, в Вахтанговском театре у Е.Р.Симонова целых три месяца, благодаря директору Калмыцкого театра А.Э.Тачиеву. Все эти стажировки, лаборатории дают большой профессиональный опыт, но приходит и другое познание. Нет такого инструмента как термометр человеческого тепла, чтобы определить градус отношения к тебе. Все вежливые, тактичные, но это на верху, поверхностное впечатление. А подвернись какая-то жизненная ситуация и ты в лузе. Не в луже. За лужу в ответ дать можно. Но тебя все время пытаются загнать в лузу. Намекнуть, подчеркнуть, что я тундра. Я не так развит, цивилизация не для меня и не для моего ума и вообще, азиаты – это другое сознание. Почему-то евреев, кавказцев не любят, но к ним уважительно относятся. Они братья по разуму, а мы с другим сознанием.