О Тех, Кто Всегда Рядом!

— У меня есть к тебе предложение! А давай мы вот как сделаем: я тебя взгрею дубиной, ты отъедешь вон туда, — он показывает направление, — встанешь там и начнешь делать то, что только что мне обещал, но вот орать будешь не про меня, а про Сигмунта — вон он, тощий, стоит, чтоб его Эти прибрали! Сквалыга!

Видя, как я хочу возразить, добавляет:

— А я тебя за это вечером к Гуусу отведу. Бесплатно! А про Сигмунта не волнуйся — плохой он человек. Каждый вечер свою бабу лупит чуть не до смерти, давно пора его проучить, да только нету такого закона. Видишь, видишь, какая у него злая рожа? Так и зыркает по сторонам, норовит кого-нибудь со свету сжить!

Думаю я недолго. Мне не нравится мысль порочить человека выдуманными грехами, но особенного выбора у меня нет, ведь судя по тому, что за пять оловяшек мне пообещали лишь пучок травы, дороговизна в Вайтре отчаянная и каждый грош нужно тратить разумно. Шкуру свою немножко жалко, но я ведь молодой? Зарастет быстро.

— Спутница моя пусть пока у тебя в лавке посидит, — говорю Донегалу. — Или подожди, пока я ее на постоялом дворе пристрою.

— Я подожду, — обещает зеленщик и сразу советует: — Хороший стол в таверне у Тима Кожаные Щеки. Недалеко. И недорого. Если поспешишь, можешь успеть. И вроде бы пустовала у него пара комнат. Прямо по улице до храма, а там справа увидишь — вывеска приметная.

Постоялый двор и в самом деле выглядит добротным. За стойкой считает мелочь хозяин — его висящие гладко выбритые щеки настолько необычны, и так похожи на кожаные мешки для перевозки воды и масла, что становится понятна причина появления такого странного прозвища.

Мы быстро сговариваемся. Цена неприятно поражает меня в самое сердце — пятнадцать оловяшек за ночь! По меркам Хармана этих денег хватило бы на неделю. Да что далеко ходить — я у Герды жилье снимал за сорок монет в месяц! А здесь за ночь — полтора десятка!

— Не огорчайся, — утешает меня Тим, показывая комнату. — В стоимость входит завтрак. На одного. Столица, здесь все дорого. Приехал бы зимой, когда нет ярмарок, все было бы дешевле. За полдюжины сговорились бы. Давай-ка мне свою подорожную, я у квартального сам отметку сделаю на седьмицу.

Хине-Тепу остается одна, а я, переодевшись в одежду поплоше, возвращаюсь к хитроумному Донегалу.

Лупит он меня своей дубиной так, словно решил выместить какую-то давнюю обиду. Будто не я извиваюсь под его палицей, как змея на сковородке, а тот самый Сигмунт, пакость которому он решил устроить. Больно! И пара ссадин заживать будут долго, но дело — прежде всего. Обзаведясь десятком синяков, отбегаю в сторону и начинаю вопить:

— А-а-а-а! Бедный я несчастный! Никого у меня заступников нету! Люди, посмотрите, как добрейший Сигмунт поколотил меня, когда я просто понюхал пучок его редиски! Ой, помру сегодня! Бедного сироту обидели!

Я исторгаю из себя ложные обвинения с неистовостью площадного шута. Громко, яростно и люди мне верят, сначала вокруг собирается небольшая толпа и зрители мне сочувствуют. Некоторые настолько участливы, что того и гляди пойдут несчастного Сигмунта учить жизни.

Сам бедолага сначала пытается объяснить людям, что их обманывают, потом делает вид, что он здесь постороннее лицо, но быстро понимает, что это не способ избежать позора. Тогда он спешно закрывает лавку и исчезает где-то в ее недрах.

Довольный Донегал в это время расхваливает свой товар одновременно трём покупателям: какой-то дородной тетке, шустрому поваренку и подвыпившему кожемяке. Все трое были в числе тех базарных зевак, которые обязательно сбегаются поглазеть на то, как кого-нибудь обидели.

Еще через четверть часа я возвращаюсь к нему снова переодетый и вымытый, а зеленщик довольно потирает свои корявые руки:

— Малец, сколько денег тебе нужно, чтобы отрабатывать этот номер каждый день? У каждой лавки на этой улице? Кроме моей, само собой.

Я почесываю отбитую палкой спину, морщусь и злюсь:

— Совсем ты дурной, Донегал? Если такие фокусы проводить каждый день, то уже послезавтра тебя выгонят с этой улицы. Перед этим хорошенько намнут бока — чтобы не придумывал пакости для других. Сигмунту теперь долго не отмыться, думаю, как бы к нему в лавку сердобольные тетки стражу не вызвали.

— Поделом, — хохочет зеленщик. — Ух и надоел он мне своей постной рожей! Раньше до моей репки и спаржи редко какой покупатель добирался, а сегодня я почти недельную выручку сделал. Каждый день бы так!

— Поздравляю, — бурчу недовольно. — Веди меня к Гуусу.

Время уже подходящее, большинство лавок потихоньку закрываются, поток покупателей иссякает. Донегал громко свистит и из дома напротив выкатывается толстый мальчишка. Мой ровесник или чуть младше. Его голубые глаза неестественно выпучены — наверняка какая-то родовая болезнь. Встречались мне такие: у одних от прадеда до правнука все с огромными носищами, у других какое-нибудь ухо вбок оттопырено. А этот вот с глазами как у испуганной лягушки.

— Эй, Ося, я уйду ненадолго, присмотри за товаром, — распоряжается Донегал. — Как обычно.