Врачи говорят, что Лена вне опасности, но Лида… что будет с ее сердцем? Воображаю, как она страдает сейчас. У Стенича в переводе я нашел около 40 погрешностей
[244]. Если ему интересно, сообщу. Пиши.Милый папа.
Я бы с величайшей охотой приехал к вам в Крым. При получении каждого письма из Алупки думал я о том, чтобы бросить все, уехать и попытаться хоть сколько-нибудь тебя заменить. Но попал в такой переплет, что никуда не денешься. Я зажат, как в тисках, множеством обстоятельств.
Главное из них: завод «Светлана». Мне и моему партнеру Вагинову
[245]приходится бывать на заводе по крайней мере три раза в пятидневку. Под эту работу выбрано уже множество денег. Кроме того, если я уеду — Вагинову тоже придется бросить «Светлану» и возвращать деньги — один он на «Светлане» работать не может — это его единственный источник существования, и, таким образом, выйдет прямая подлость.Второе: на какие средства без меня будут жить Тата и Марина?
Третье: у меня больше 600 рублей неотложных долгов, кто их станет выплачивать? Если я уеду, сумма будет расти и расти.
Четвертое: Маринина болезнь, которая приняла затяжной и тяжелый характер и делает ее совершенно беспомощной.
И многое другое.
Но на все можно было бы, в крайнем случае, плюнуть, кроме «Светланы». Со «Светланой» я развяжусь не раньше середины января. К тому времени отчасти уладилось бы, может быть, и остальное. Тогда я мог бы приехать — но будет ли надобность?
В промежуток между предыдущим моим письмом и этим общее положение несколько улучшилось. Лидина девочка здорова. Скарлатина у Лиды протекает в несильной форме, со сравнительно небольшой температурой. Некоторые документы, касающиеся твоих налогов, нашлись, и Боба заткнет фининспектору рот.
С квартирой уладилось так: в тот день, когда ЖАКТ собирался подать в суд, Боба прописал какую-то девицу. Это может быть плохо, но ничего другого не могли придумать — новый квартирный закон не оставил никакого выхода. Впрочем, девица без права на площадь, и выселить ее, если понадобится, удастся.
Я получил деньги — очень небольшие при моих долгах — и дал немного Бобе. Так что, видишь, все помаленьку улаживается.
Таточка ходит в хорошую группу. Страдаем мы от бесприслужья. Прислугу в Питере найти невозможно. Марина выбилась из сил — она ведь, в сущности, инвалид. Я работаю сутки сплошь.
Как писателя меня раскассировали и отменили. Никуда, кроме «Мол. Гвардии», не пускают. Но и в «Молодой Гвардии» смотрят косо. Боюсь, что, когда представлю рукопись, будет скандал. Всюду новые люди, хуже цепных псов. Единственная цель их — охранение читателя от нас и нас от денег, и это им вполне удается.
Послал Мурочке Гофмана. Может ли она еще слушать? Мы уехали 6-го августа, всего три месяца назад, и с ней так ужасно изменилось. Думаю о ней всегда и очень хотел бы ее повидать.
Посылку получили. Папа, продукты в Ленинграде есть все, какие хочешь, как пять лет назад. По-моему, не стоит посылать.
10 ноября 1931 г.
Мама приедет двадцать второго скорым поездом седьмом вагоне.
Милый Коля. Вчера провел весь вечер с Лядовой и убедил ее, что твоя «Ревтройка» — гениальная вещь. Не сомневаюсь, что, если повести дело без шуму, вещь будет напечатана в ближайшее время. Вообще Московская «Гвардия» гораздо умнее Питерской.
Как мне больно, что маме пришлось возиться с Финном
[248]. Главное в этом деле — отсрочка. Теперь, когда отсрочка добыта, попроси маму возможно скорее приехать в Москву, здесь такие дела гораздо легче устроить. Я помаленьку торгую: продаю свои мелочишки и в «Огонек» [249], и в «Гвардию» [250], и в «Литер, наследство» [251]. 5-го читаю «Солнечную» у Халатова [252], который относится ко мне очень сердечно. Погода здесь питерская. Что твоя пьеса [253]? Привет Ма и Та.Напиши о Тагер.
Бобе — привет!
Милый Коля. Сейчас я лечу над Москвой на АНТ-14. Будет испытание «потолка», то есть мы поднимемся на максимальную высоту. Если я разобьюсь, возьми себе «Чукоккалу», отдай ее в переплет и всякий раз мой руки перед тем, как ее перелистывать. Впрочем, вряд ли я разобьюсь, у меня больше шансов простудиться.