О верности крыс

"Надо было об этом им говорить, что ли, а не о том, как грабители погоде радовались, а я помешала", — зло подумала Тидзо, дёргая из земли очередную стрелу. Наконечник неприятно скрипнул о щебень. Тидзо выпрямилась и сощурилась под солнце. Шагах в пяти светлел большой валун у речки, где чужие всадники наседали на Вена с Кертом и Джаншем, и где потому лежали покойники, в том числе и один её. До сих пор она ходила вокруг этого валуна по сужающейся спирали, не спеша в центр, но дольше оттягивать было некуда, и Тидзо пошла прямо к валуну — эту стрелу искать не надо, она очень заметно торчит из трупа. От мысли о том, что это твоя стрела сделала человека трупом, становилось муторно и кисло во рту. Есть в стрельбе по людям что-то глубоко неправильное.

Обладатель полосатой шапки лежал ничком. Тидзо потянула стрелу — и стиснула зубы, когда труп потянулся вслед за стрелой, не отпуская наконечник.

Вдруг подумалось: папу застрелили в спину. Дальше подумалось о тех, кто его застрелил, и от этой мысли внезапно прояснилось в голове и на сердце, живо представилось, как такая стрела с алым оперением бьёт в горло имперского гвардейца за миг до того, как он спускает тетиву, целясь в пылящего по дороге Тедовереджа.

Тидзо упёрлась ногой в мёртвую лопатку и дёрнула стрелу снова. Та поддалась, выходя из спины и оставляя длинную прореху в кожаной куртке.

При мысли о гвардии и Реде стрельба по людям представала вдруг в новом свете, добавляя новый привкус слову "ненавижу". Тидзо задумчиво вытирала наконечник и перекатывала во рту этот привкус, холодный, густой и очень отчётливый.

Дзохойно ол Нюрио

2297 год, 7 день 3 луны Ппд

Раад

— Дзой, извини за нескромность, но ты бы хоть любовницу себе завёл. Нельзя же так.

Дзой не ответил. Они с Кошкой сидели в её гостиной, пользуясь редким случаем спокойно поговорить, пока оба в столице. Предыдущий разговор, надо отметить, шёл о том, насколько ещё затянется перемирие между Империей и Дазараном, и ничем не предвещал реплики про любовниц. Дзой, впрочем, удивился не сильно. Тему эту ол Кайле поднимала не в первый раз и, как ни печально думать, наверняка не в последний.

— Я могла бы тебе кого-то подыскать.

— Спасибо, не надо.

Кошка помолчала, задумчиво на него глядя, словно прикидывая, говорить дальше или нет.

— Дзой, — сказала она наконец, хмурясь и осторожно подбирая интонации. — Ну так же правда нельзя. Ясно же, что ничего ты от неё так не дождёшься. На что ты надеешься?

Ол Нюрио резко выпрямился… Пару мгновений сверлил Кошку взглядом, а потом опустил голову и осел обратно в глубоком неудобном кресле.

— Ты всерьёз думал, что за столько лет никто ничего не заметил? — то ли насмешливо, то ли сочувственно спросила Кошка.

— Что, это так очевидно? — устало спросил Дзой.

— Ну, как — очевидно… — протянула Кошка, вертя в пальцах орех. — Мне очевидно; ей тоже, надо думать. Ну и Хриссэ у нас не слепой. А больше никто с тобой и не знаком, лорд герцог.

Хорошо обученным призраком возник кто-то из её прислуги, принёс свежего чая, убрал блюдо с черенками, огрызками и скорлупой, поставил на его место чистое и исчез обратно. Ол Нюрио принялся безрадостно цедить чай, прикидывая, как бы свести разговор на вежливое прощание и откланяться. Кошкины попытки как-то обустроить его личную жизнь всегда несколько выбивали Дзоя из колеи, даже когда она не затрагивала скользкую тему влюблённости. Но раз затронув, умолкать она, кажется, не собиралась.

— А если уж это так неизлечимо… Ты бы хоть попробовал сделать что-то!

— Что? — неприветливо спросил Дзой.

— Что-нибудь, я не знаю… — пожала плечами Кошка. — Хоть что-то.

Дзой помолчал, хмурясь, потом сказал резко, не глядя на неё:

— Хоть что-то… Стать одним из её фаворитов? Или потребовать, чтоб она меня сделала императором?

Кошка смешалась на несколько мгновений, потом спросила негромко:

— Ты так уверен, что всё настолько безнадёжно?

— А ты нет? — зло спросил он. Помолчал и продолжил уже нормальным тоном. — Давай оставим это. Я своей жизнью вполне доволен и не намерен ничего менять.

По пути от ол Кайле домой сквозь сухую раадскую осень думалось ему разное, но всё больше тоскливое. Что в вопросе с фаворитами Райна вошла во вкус, и это должно бы, наверное, его возмущать и провоцировать ревность, в виду неземной возвышенной любови, но ревность сродни зависти, а мальчишкам этим, выдернутым императрицей из ниоткуда на несколько лун, а затем забытым, — завидовать им было решительно не в чем.

И ещё думалось о том, что есть в этом некоторая недобрая ирония: в первые годы, ещё в Собачнице, до коронации, сам толком не понимал, что влюбился. Маялся, а с чего маялся — сам не знал. Разобрался же вскоре после коронации, и одновременно понял, что уже поздно, это раньше ещё можно было набраться решимости и признаться, пока были равны. А после — как? Тем более, официально ол Нюрио в первые годы своего дворянства и в столичные верхи вхож не был, не то что к императрице.