О волшебных историях

Далее. Кроме рассказов о путешествиях, я бы также исключил из круга волшебных сказок любую историю, которая для объяснения происходящих в ней чудес пользуется мотивом сновидения или усыпления человека при помощи машины. Даже если пересказанное сновидение само по себе во всех отношениях и похоже на волшебную сказку, все повествование в целом, на мой взгляд, никуда не годится, ибо напоминает хорошую картину в перекошенной раме. Нет сомнений, что сновидение связано с Волшебной Страной. Во время сна могут высвобождаться необычные силы души. Порою в сновидениях человек ненадолго обретает волшебную способность не только создавать, но и оживлять сказку, расцвечивая ее всеми цветами радуги. Бывает, что сон — это волшебная сказка, по своей естественности и мастерству близкая к тем, что рассказывают эльфы, — но только пока сновидение длится. Однако если бодрствующий автор заявляет, что его история — всего лишь сон, значит, он намеренно обманывает ожидания читателя, искони связанные с Волшебной Страной: увидеть исполнение воображаемого чуда, независимо от сознания, его породившего. Об эльфах часто говорят (не знаю, правда это или ложь), что они создают иллюзии, обманывают людей «фантазиями». Но это — их дело. К нашей проблеме оно отношения не имеет. Во всяком случае, подобные фокусы случаются в сказках, где сами волшебные существа вовсе не иллюзорны, где за «фантазиями» скрываются вполне реальные устремления и силы, независимые от сознания и целей человека.

Для настоящей волшебной сказки — не считая случаев, когда ее форма используется в менее значительных или даже недостойных целях, — очень важно, чтобы все, в ней происходящее, было представлено как «реальное». На значении слова «реальное» в этом контексте я еще остановлюсь. Поскольку в волшебной сказке речь идет о «чудесах», она не терпит такого обрамления или заданной установки, которые бы свидетельствовали, что вся история в целом, внутри которой имеют место и чудеса, вымысел или фокус. Конечно, и в таких случаях встречаются настолько прекрасные волшебные истории, что читатель просто забывает об обрамлении. Некоторые из них имеют успех именно как истории о сновидениях.

Таковы книги Льюиса Кэррола об Алисе, в которых обрамление и движение сюжета основаны на мотиве сновидения. По этой же, в частности, причине (а также по ряду других) эти книги волшебными сказками не являются^{1}

[5]

.

Есть еще один тип историй о чудесном, который я бы исключил из круга волшебных сказок, — опять–таки потому, что истории эти мне не нравятся. Это сказки о животных. Возьмем пример у Лэнга: «Сердце обезьяны», рассказ народа суахили, приведенный в «Лиловой книге сказок». В нем злая акула обманом уговорила обезьяну прокатиться у нее на спине и, проплыв половину расстояния до своего дома, объявила, что повелитель ее государства болен и, чтобы вылечить его недуг, необходимо обезьянье сердце. Но обезьяна перехитрила акулу и заставила вернуться, утверждая, что сердце осталось дома и висит в мешке на дереве.

Конечно, сказка о животных связана с волшебной сказкой. В волшебных сказках звери, птицы и другие существа тоже часто говорят как люди. До некоторой степени (весьма незначительной) это чудо вытекает из исконного желания, имеющего самое непосредственное отношение к Волшебной Стране, — желания человека общаться с другими живыми существами. Но говорящие животные в сказках, выделившихся в отдельную ветвь, мало связаны с этой потребностью человека, а чаще вообще не имеют к ней отношения. Гораздо ближе к истинному предназначению Волшебной Страны удивительная способность самих людей понимать язык птиц, зверей и деревьев. Что касается историй, где люди вообще не появляются или играют второстепенную роль, а героями оказываются животные, и особенно таких, где животное обличье — лишь маска, скрывающая человеческое лицо и изобретенная сатириком или моралистом, то это отнюдь не волшебные сказки, а сказки о животных или басни, будь то «Роман о Лйсе», «Рассказ монастырского капеллана», сказки о Братце кролике или всего лишь «Три поросенка». Рассказы Беатрисы Поттер почти граничат с Волшебной Страной, но, на мой взгляд, все же находятся вне ее. Близость их к волшебным сказкам объясняется сильным моральным началом (я имею в виду пронизывающее их чувство справедливости, а не какой–то аллегорический смысл). Но хоть сюжет «Кролика Питера» и содержит запрет, что характерно для Волшебной Страны (как, вероятно, и для всей Вселенной и всех времен), история эта остается сказкой о животных.