О Воскресении, Смерти и Сатане

Своей несчастнейшей души. Он землю засевает

Свою отменнейшим зерном, отобранным с усердьем.

Но в сердце плевел и бурьян один разросся пышно,

Рассудок брошен и забыт, растоптан и поруган.

Он в поте виноградник свой оградою обносит,

Заботливо он черенки лозы получше ищет,

А ум его как плеть лозы Содомских вертоградов.

Мул и ступить не смеет здесь, ему любезной нивой,

Но вепрь чащобный роет ум, обгладывая мысли[75].

Для смертных – тигель жаркий я и расплавляю разум.

Рассудок жарко распалив, исследую желанья:

Чарующий обманный блеск отлитым мной игрушкам,

Как стеклодув халдейский, я передаю искусно.

Я прибавляю правды часть, и лжи моей изящной

Конечно, верят. Ослепил Египет я жестоко –

Я рои мошек показал, ничтожных насекомых[76],

Они поверили тотчас не бывшему с охотой.

Застлав им очи, обучил их знакам Зодиака,

Хотя тех знаков отродясь на небе не бывало.

₈

Стремительно взлетаю я и наблюдаю зорко,

И предсказателям реку все то, что происходит,

Они, обманутые мной, зовут меня „пророком“.

Я дерзко пред собой раскрыл в одно мгновенье вещи,

Сокрытые от смертных глаз, окутанные тайной.

Я подтвердить и то могу, что истинно, – доверьтесь,

Так было с Иовом, – и ложь, и так с Саулом было.

Саулу зримым сделал я пророчество несчастья[77],

Иов блаженный, как металл под полировкой муки,

Сияньем ярким возблистал[78] и этим был прославлен».

ГИМН XLI

Благословен, Кто козни все лукавого разоблачил.

Диавол-искуситель рек: «Страшусь я Иисуса,

Ведь Он уничтожает все плоды моих деяний.

Я сотни тысяч лет назад рожден был, непрестанно

Творил без роздыха и сна зеницам не давал я.

Все, что задумал, совершил, ни разу не дал маху,

Всех совратил и отдал лжи. А Он приходит нагло,

И развращенных мной опять Он делает святыми.

О, что за скорбь! Какая боль! Крушит мои творенья.

А сколько требует труда, и знанья, и усердья,

Чтоб вышить тонкий зла узор на глади мирозданья,

Украсив ткани бытия сей вышивкою адской.

Соревновался в беге я с быстрейшими из смертных.

Я превзошел их всех. Я был воителем искусным.

Мое оружье – ропот толп и возмущенье сонмов.

Волнение начало есть. Затем вступает в силу

Звериная свирепость масс и ярость лютых множеств.

Объединил их, обязал и вдохновил их буйство,

Я гору до небес воздвиг долонями ничтожеств:

Ушла громада в облака, превыспренняя башня[79].

Сражались зодчие тогда: был брошен вызов небу!

Но смогут ль сотни одолеть Сего на персти бренной?

Века минуют, времена. Сменяются и слуги

Мои, поэтому всегда различны нападенья.

Вот раз Израильский народ „Господь един!“[80] услышал.

И сей народ себя явил божественным собраньем.

И, Сына Божия узрев, обрел покров и силу

В Едином Боге, мысля то, что Бог – един и вечен.

Но и в прибежище своем он забывал о Боге.

Он знал, что Бог един всегда, и о Едином Боге

Влекомый ревностью, вещал он пылкими устами.

Но большей частью сей народ был глубоко порочен.

Без Бога Бога возносил, не зная о Едином.

Рожденный прежде всех эпох, я стал с людьми искусен:

Всегда я обожал детей и ими не гнушался.

Я много времени на них, поверь, доселе трачу.

С рожденья самого я в них укореняю скверны,

Привычки мерзкие ращу, наклонности дурные.

Изъяны, недостатки их взрастают вместе с ними,

Пороки множатся у них, плоды лихих привычек.

Но неразумнейших отцов, порочных до предела,

Не беспокоит в детях их убийственное семя.

Иные, умные, всегда, как добрый земледелец,

Искореняют чад своих душевные изъяны.

Людская леность – не найдешь узды, ее крепчайшей.

Оковываю я людей цепями праздной жизни.

Их чувства я обворовал, добро унес с собою,

От книг их очи удалил, уста – от славословья.

Без Богомыслия их ум оставил я. Усердье

Питают к басням суетны́м[81], искусны в пустословье.

Когда является вдруг им святое слово жизни,

Отходят от него они, отвергнув с возмущеньем.

О, сколько демонов, смотри, роится в человеке!

Но человек лишь одного клянет Сатаниила.

Гнев человека – демон злой, коварный, неотступный.

Ведь этот демон каждый день на смертных нападает.

Скитальцы демоны, поверь: коль принимают плохо,

Иль гневно оскорбляют их, уходят, опечалясь.

Но демон гнева не таков, его так не прогонишь:

Внедряется он вглубь души, глубоко пролезая.

В душевной темноте живет и в час, когда святые

Его наружу гонят, вон из сердца человека.

За ярость, вызванную им, убийственное мщенье,

Всевечно ненавидим я, диавол, порицаем,

Хоть сам я по себе, увы, болезненно печален,

И немощен и жалок я, отчаянно безволен.

Позор всем магам и волхвам, искусным чародеям

И тем, кто заклинает змей, кто с аспидом играет!

Те, завораживая змей, всяк день их укрощая,

Не могут кобру покорить, что в их душе гнездится.

Собой не могут овладеть. Грех, скрытый в них, как аспид,

Взметнувшись, убивает их. Пусть властно заклинатель,

Берет рукою кобры плоть, в искусстве безупречен,

Но грех, шипя, наносит вдруг удар смертельный в спину.

Его заклятья – змей тела приятно расслабляют

И усмиряют хищный нрав и ток смертельный ядов,

Но чародейство, что вершит искусный заклинатель,

Против него священный гнев небесный распаляет.

В засаде с дротом легким я сижу и поджидаю.

Кто, мне скажите, терпелив, как я, и неустанен?!