Оазис человечности. Часть 3. Сладкий дым отечества

– «Юноша со странными глазами», как вы выразились, – захихикала Клувиена, – это и есть хозяин дома, где вы находитесь, Сильвинус Домиций Карлескан. Этот дом год тому назад купил ему отец – Лукреций Домиций Карлескан, видный сенатор: вы наверняка слышали это имя из уст отца…

Они еще поболтали немного, а после служанка сказала:

– Одевайтесь тогда, не спеша. Вы имеете обыкновение сами наряжаться или вам помочь? Сами?.. Хорошо. Тут ваша одежда, – с этими словами она открыла кипарисный ларец, стоявший возле кровати, – а я пойду, обрадую хозяина: он заждался вашего пробуждения – спрашивал каждые полчаса!

Не прошло и десяти минут, как Аврора разрешила войти. Сильвинус до этой поры не знал о ней ничего, и, как только вошел, мигом приступил к расспросам. Впрочем, делал он это с такой обходительностью и заботой, что Аврора не могла упрекнуть его в любопытстве или навязчивости. У них не возникло затруднений с беседой: то общее, что было в каждом, сделало разговор непринужденным и по-дружески приятным.

– Ты, как будто пытаешься у меня что-то узнать, – просто и весело заметила девушка.

– Правда, скрывать не стану, – сознался он. – Да я и сам не понимаю, что? Когда бы только удалось разгадать искусную загадку, ведь глазом вижу ее тень! Но ловко перебегает та, ускользая, и я остаюсь с пустыми руками и отрешенным умом. А став иноверцем, так и не могу дознаться основ веры. Прости, дочь солнца, коль я говорю туманно: от лучей живого светила горю, но не могу отыскать источник. Но призрачные надежды не оставлю, пока ты рядом со мной… Аврора, ты, наверное, голодна?

Она охотно кивнула, и беседа продолжилась в триклинии.

– Этого я не совсем понимаю, – проговорила девушка, возлежа на ложе, – и как говорится: «лучше трижды спросить, чем один раз ошибиться», поэтому выразить словами попробую то, что меня беспокоит.

Аврора призадумалась, и в эту минуту выразительностью и силой походила на розу, цветущую на закате; памятное для души мгновение длилось долго, пока сама дева не прервала его:

– Знаешь, Сильвинус: каждый из нас, да вообще – каждый человек на земле, строит в воображении странную и порой страшную картину действительности. Странную вдвое, потому как она не совпадает с настоящим миром, в котором мы живем. Жестокая судьба натолкнула меня на скорбные размышления, и даже, когда обстоятельства обступили меня со всех сторон, толкая к одному лишь, даже тогда мне понадобилось время, дабы признать: мы живем сразу в двух мирах – своем собственном, вымышленном, и настоящем, реальном. Оба они как-то пересекаются между собой, так хитро, что долгими годами можешь принимать вымысел за действительность, а действительность – за назойливые ночные кошмары. Я долго плутала, пока не поняла, что живу в мире грез, порожденном мною же, но то был вымысел, а взаправду – я страдала!.. Как я раньше была слепа, как надменна, но я ведать не ведала о своих заблуждениях – о том все умолчали. Никто не понимал меня, и я никого не понимала. Потом, о боги, я проснулась, но стала уверять себя, что сплю. Я ослепла, все нестерпимо сверкало, до боли в глазах, которые от непривычки постоянно смыкались, чтобы отдаться миру грез. Но волей-неволей я стала размышлять. Проснулась ли я окончательно? И до сей минуты не знаю. Может статься, и это – тоже сон. Но прежде! Прежде я видела мир под таким извращенным, неестественным углом, что и люди виделись мне теми, кем они не являлись. Точнее, я просто не желала видеть их такими, какие они есть на самом деле, и попытаться понять. Я все время думаю: а может ли один человек понять другого? И до какой степени? Есть ли некая мера, граница этому? Может ли, к примеру, никогда не бывающая дома мать понять свою повзрослевшую дочь; может ли отец, денно и нощно пропадающий умом и сердцем в государственных делах, что заменили ему жизнь, понять такую дочь; может ли сестра, что всегда интересовалась лишь собой, которой не было дела до остальных, понять своего младшего брата, всеми забытого и непонятого?! Этими вопросами я задаюсь, и знаешь, Сильвинус: не нахожу на них ответа! А это кровные связи! Что уж говорить о тех людях, с которыми не связан такими узами… Но вот хотела сказать, что чувствую: ты – совершеннейшее исключение из этого! Нас, кажется, связывает что-то гораздо более крепкое и прочное, но что это – разгадать мне не удается. Помышляла спросить тебя о том: что думаешь об этом всем? И что за тайна, разгадку которой ты так горячо выискиваешь то в моих локонах, глазах, ушах, то – в словах, вот прямо, как сейчас?

Сильвинус внимательно выслушал Аврору, готовый ответить, как только она закончит речь.