Об истории замысла "Евгения Онегина"

Зачем же была введена история Европы, России и тайных обществ в ткань «двенадцатиглавного» романа, и при том именно в данном его месте? Поскольку это глава о странствиях Онегина, постольку, очевидно, она должна была столкнуть именно его с силами истории и, надо полагать, привести его в соприкосновение с тайными обществами; значит, предвиделось такое развитие сюжета, при котором личное будет противостоять историческому. «Декабристские строфы» никак не могут быть началом какой-либо главы (ибо иначе к чему относится слово «тогда» в строфе <1>?), но они не являются и самым концом главы «Странствие»: он не сохранился, так как ясно, что в нем снова вводился герой, иначе все эти строфы повисали бы в воздухе. Военные поселения могли упоминаться в недошедшем конце главы или, скорее, в одном из несохранившихся кончиков зашифрованных «декабристских строф» (от которых, как известно, в шифре дошли только начальные стихи каждой строфы). Маршрут Онегина пролегает по многим из мест, где побывал сам Пушкин, включая Кавказ, Крым и Одессу, и можно допустить, что судьба приводила его из Одессы, скажем, в Каменку.

Вероятное соприкосновение Онегина с тайным обществом или его деятелями еще не означало непременно его превращение в героический персонаж. К его внезапному патриотизму на пустом месте, толкнувшему его в путешествие по России, Пушкин относится весьма иронически, ср. строфу <5>:

Наскуча  или  слыть  МельмотомИль  маской  щеголять инойПроснулся  раз  он  патриотомДождливой  скучною  поройРоссия, господа, мгновенноЕму  понравилась отменно.И  решено.  Уж  он  влюблен,Уж  Русью  только  бредит  онУж  он  Европу  ненавидитС  ее  политикой  сухой                                           и  т.  д.

(VI, 495—496)

Из этого явствует, зачем в главе «Странствие» нужна была этно-географическая панорама Русского государства, а также эмоциональное рассмотрение политики Европы и России до 1823 г. включительно, которое дают нам «декабристские строфы». Все это готовило к каким-то сюжетным событиям в последующих главах (и годах). Вероятно, имеет значение то, что Пушкин начал набрасывать «декабристские строфы» в начале своего путешествия (с 5 марта 1829 г.) на Кавказ и в действующую армию до Арзрума, где он снова встретился с декабристами. Возможно, одной из целей путешествия было повидать сцену действия предполагавшегося конца романа.

Важно, что обе главы — 7-я и «Странствие», включая «декабристские строфы» — были неспешным вступлением ко второй части романа, рассчитанной на еще четыре главы, кроме этих. Иначе они композиционно неоправданы. Какое растянутое введение, никак не развивающее действие, составляло бы «Странствие» к нынешней последней главе, где герою предстоит всего лишь увидеть Татьяну, влюбиться и получить отказ! Разве нужно для этого объездить Россию и познакомиться с российской и европейской политикой? Если роман должен был кончиться (как ныне) весной 1825 г., то «Странствие» — монументальное «ружье», которому не дано «выстрелить». Понятно, почему Пушкин его выкинул, но непонятно, зачем он его писал, если не было замысла последекабрьского романа во многих еще главах.

По известному воспоминанию М. В. Юзефовича (записанному им и опубликованному лишь в 1880 г.), в июне 1829 г. Пушкин «объяснял <...> довольно подробно все, что входило в первоначальный замысел „Онегина“, по которому, между прочим, Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов»{78}

. К этому заметим пока только, что основным в романе было и оставалось противопоставление сатирического, разоблачительного портрета умного, но никчемного человека, загубившего свою и две чужие жизни, портрету Татьяны, сочетавшей ум с силой воли и чувством долга{79}. Смешно думать, что под влиянием несчастной любви Онегин вдруг перековался бы и пошел бы в декабристы, как брат архивариуса Линдхорста в драконы. Еще страннее думать, что после нескольких месяцев несчастной любви, когда он не выказывал никаких признаков «перековки», он бы внезапно вдохновился впечатлениями, полученными еще до этого, во время путешествия.

Если обе главы — о Татьяне в имении Онегина и в Москве и об Онегине в странствиях — это введение к предполагавшимся главам 9, 10, 11 и 12, то неспешный их темп и пестрота оправданы: ведь в последующих четырех главах, связанных хотя бы частично с изменениями в русском обществе после декабря 1825 г., было бы невозможно избежать весьма разнообразных событий и мотивов. Оправданы и преддекабристские строфы «Странствия» (где действие кончается на грани 1823 и 1824 гг.), но оправданы они только при условии совершенно определенного хода дальнейших глав в «двенадцатиглавном» романе.