Об истории замысла "Евгения Онегина"

У нас нет и, вероятно, не будет доказательств тому, что Мария Раевская-Волконская была «опорным образцом» для Татьяны второй части «двенадцатиглавного» романа. Можно лишь отметить, что если в черновике строфы LIV главы 7-й (ПД № 838, л. 74 об.; VI, 462) и в полубеловике (ПД № 157, от 4 ноября 1828 г.; VI, 618) муж Татьяны — «[46] старый генерал», то в болдинском варианте бывшей 9-й (ныне последней) главы романа Пушкин его омолодил, сделав почти ровесником Онегина и единомышленником его во «мненьях»: «С Онегиным он вспоминает[47]

[48] Они смеются...» (гл. 8, строфа XXIII; VI, 626){83}

.

Но во всяком случае Мария Раевская не «прототип-натурщица» Татьяны второй части: судьба Татьяны не могла воспроизводить ее судьбу, если Пушкин надеялся хотя бы в обозримом будущем опубликовать роман.

И все же есть еще одно косвенное доказательство того, что был замысел сделать Татьяну «декабристкой». Им является твердое убеждение жены декабриста М. А. Фонвизина, Н. Д. Апухтиной-Фонвизиной, в том, что именно она послужила прототипом Татьяны. Заметим, что позже она вышла не за кого-нибудь, а за И. И. Пущина, и он не разочаровывал ее в этой идее, а сам называл ее в разговоре и в письмах «Таней»{84}. В биографии Н. Д. Фонвизиной есть черты сходства с биографией Татьяны: вышла замуж за генерала, за нелюбимого, а любимого отвергла. Но слишком много и различий: Фонвизина была набожна, пыталась в пятнадцать лет бежать в монастырь, за генерала вышла потому, что он выручил отца из долгов. И хотя вполне вероятно, что она могла встречаться с Пушкиным в свете, нет данных о том, чтобы Пушкин был сколько-нибудь близкьо знаком с Фонвизиными

{85}. Надо думать, что среди более или менее отдаленных знакомых Пушкина были десятки дам, вышедших замуж за генералов не по любви. Откуда же такая уверенность Фонвизиной? Не оттого ли, что общей ее чертой с Татьяной было то, что Фонвизина (как и Мария Волконская) последовала за мужем в ссылку? Но ведь это давало бы ей право считаться Татьяной только в том случае, если бы и Татьяна была по крайней мере задумана как «декабристка» и это было бы достаточно широко известно!

Надо думать, что Пушкин не одному сравнительно мало знакомому Юзефовичу рассказывал о планах последекабрьского продолжения «Онегина». Мужчины интересовались судьбой героя, женщины — героини. Обоим своим персонажам Пушкин, видимо, предназначал в годы своих оптимистических надежд судьбу, связанную с декабрьскими событиями. Если введение мотива тайных обществ (как мы предположили) должно было предшествовать кульминации — жертвенному отказу Татьяны от любви к нему ради нелюбимого мужа, то надо полагать, что именно муж Татьяны и через него сама Татьяна должны были быть замешаны в декабрьском движении. Так личные страсти вступали бы в трагическое противоречие с историческим долгом, которое решалось в пользу истории. Но даже в эпоху наибольшего оптимизма Пушкин не мог надеяться в романе, предназначенном для публики, послать Татьяну и ее мужа в Сибирь — нужно было выбрать место поближе. Муж Ек. Н. Раевской, М. Ф. Орлов («толстый генерал», подобно мужу Татьяны в черновике){86}, отделался кратким содержанием в крепости и высылкой в свое имение (вместе с женой), но это, конечно, был слишком пресный вариант. Однако не вполне ли реалистично было бы послать мужа Татьяны на Кавказ? И вслед за ним и Онегина, где он бы, согласно альтернативному воспоминанию Юзефовича, и погиб бы, скорее всего так и не став декабристом? Но тут мы вступили в область чистых домыслов. Ясно лишь, что в несостоявшихся главах романа завязывались бы в некий узел частные и исторические судьбы героев.

Но Пушкин признал этот задуманный вариант неосуществимым еще раньше, чем в политике Николая I произошел окончательный поворот, уже вовсе не оставлявший места для иллюзий.

4. Третий замысел: «Онегин» в трех частях

Девятую главу Пушкин начал 24 декабря 1829 г. в той же тетради ПД № 841, куда записывал некоторые из строф «Странствия» и многое другое. Он набросал здесь начало введения («В те дни, когда в садах Лицея»). Кроме того, он в разное время делал разработки для строф с описанием бала. Из этих набросков нельзя заключить, было ли решено эту главу посвятить развязке. Но такое решение было принято не позже июня 1830 г.{87}, когда 9-я глава вылилась уже в определенную связную форму и завершалась строфами XLVIII и XLVIIIа: «...Поздравим Друг друга с берегом. Ура! Давно б (не правда ли?) пора. Пора! Перо покоя просит. Я девять песен написал», и т. д. В этой форме глава (видимо, черновая) до нас не дошла, и цитированные стихи известны только из предисловия к «Отрывкам из Путешествия Онегина», опубликованным как приложение к первому полному изданию романа. Осенью 1830 г. Пушкин колебался между решением издать его в восьми главах, совершенно исключив «Странствие», или в девяти, включив в него главы «Москва», «Странствие» и «Большой свет». Это отразилось в его беловых рукописях.