Оберег для невидимки

— Стой! — встрепенулся Моран. — Не спеши разносить столь радостную весть по дому. Дай мне пару часов, чтобы понять, что я уже не сплю.

— Нет, я, конечно, все понимаю… — пропел издевательски Лео, — радость встречи и все такое, но не пристало, как ты сам говорил, девице находиться в комнате одинокого мужчины слишком долго! Ах, как это аморально и непристойно, господин хороший! Вы ставите под сомнение репута…

— Уйди, Лео. Богами заклинаю, уйди!

С лица Карре вдруг враз слетела показная маска насмешника и балагура. В два шага преодолев расстояние до замершей парочки, он с самым с серьезным видом заключил обоих в крепкие объятия.

— Я рад, что ты снова с нами, старший.

Анна, оказавшись зажатой меж двух мужчин, почувствовала себя попавшей под пресс. Сдавленно крякнула, потом булькнула и, тихо рассмеявшись, пискнула тоненьким голоском:

— Раздавите, сумасшедшие!

Виконт, улыбнувшись, отстранился, дружески хлопнул по спине Морана и пошел на выход.

— Четыре часа вам даю от щедрот моих душевных. Надеюсь, хватит… наговориться.

Прозвучало двусмысленно, к тому же совершенно возмутительным покровительственным тоном.

Дверь закрылась, Анна смутилась, граф полез целоваться. Не затягивая это дело, потому что давно хотелось. Потому что стоять рядом с этой женщиной и не касаться её уст, не ощущать своими губами бархатистость кожи на лице, не вдыхать только её сводящий с ума запах — было мучением. И так он к этому процессу подошел ответственно, что Векшиной ничего не оставалось, как расслабиться и потеряться в ощущениях. Из головы начисто вылетело и собственное имя, и где она, зачем, какое время года, день или ночь — вообще все! Остались только руки любимого, его дыхание, стук сердца, жар тела. В голове её сделалось пусто и легко. Томлением наполнилась душа — делай он сейчас с ней, что ему вздумается, даже не дернулась бы.

Стоять посреди комнаты было уже невмочь. У обоих подкашивались ноги. Опьяненных сладостными эмоциями, их штормило и пригибало к полу. Не сговариваясь, они слаженно шагнули в сторону спальни. Как превосходный партнер, Рихард не спеша вел свою даму в танго, увлекая в темную комнату, к мягкому ложу. Возбужденный, страстный, горячий. Каким-то чудом Морану удалось — не иначе сноровка — не зацепиться плечом за дверной косяк, не споткнуться о ковер, не снести вставшее на пути кресло, не промазать мимо кровати и бережно уложить на неё свое сокровище. Оно, сокровище, и не сопротивлялось, покоряясь его силе и превосходству над собой. Его неистовому натиску и невыразимой трепетности одновременно.

Давая себе и ей короткую передышку от этих дурманящих, ненасытных, неистовых поцелуев, Рихард что-то шептал без особой надежды быть услышанным. Она отвечала, не разбирая его слов, лишь только понимая их смысл. По тембру голоса, по срывающемуся дыханию, по той нежности, которыми была пропитана каждая фраза.

Платье мешало, давило.

Пуговички, как издевались — не хотели расстегиваться.

Пояс на халате не желал развязываться.

Все было против них! Это раздражало и злило.

— Помоги мне! — сорвалась с губ девушки просьба, граничащая с отчаянием.

— Мы безумцы… — прохрипел граф, не глядя хватаясь за узел, который сам же и умудрился основательно затянуть, разве что не морским способом.

Полутораметровая деталь одежды была наконец небрежно отшвырнута в сторону, повиснув на дверной ручке убитой змеёй.

— Не мы — мир, — на грани слышимости прошелестела бесса, чувствуя, как непослушные подрагивающие пальцы мужчины расправляются застежкой на лифе её платья.

Долго. Как же долго! Нестерпимо! Невыносимо!

Анна разочарованно застонала и принялась торопливо, с остервенением стягивать с его плеч длиннополый шлафрок, тем самым мешая ему разоблачать себя.

Обнаружив на её теле под платьем кружевной бюстгальтер, его сиятельство судорожно вздохнул, выпустив воздух сквозь плотно сжатые зубы.

— Я думал пуговицы — это пытка. Я ошибался.

А дальше началось настоящее безумие.

Как еще назвать те чувства безграничной страсти, неистовства, томления, блаженства. Невозможного головокружительного счастья.

Все вот-вот должно было случиться, как вдруг правая лопатка Анны коснулась чего-то обжигающе холодного, вмиг отрезвляя её опьяненное сознание.

— О боже, что же мы делаем? — простонала девушка и, вывернувшись из объятий Рихарда, слепо зашарила руками по измятой постели, что-то разыскивая среди складок простыни и одеяла. — Им нельзя это видеть — это же дети!

Моран оторопел.

Какие дети?!