Обещай, что никому не скажешь

Тот Ник, которого я видела перед собой, больше не был поджарым и высоким красивым пареньком из моего детства, но он не стал менее искренним. Меня поразило, какой тяжелый отпечаток оставило на нем горе и чувство вины. Ему казалось едва ли не утешением верить в то, что его младшая сестра, такая храбрая и находчивая, перехитрила даже смерть. Но только не для меня. Я не собиралась возвращаться в прошлое. Единственным призраком, в которого я верила, был добрый маленький Каспер[16], и я не собиралась ничего менять.

– Никки, – начала я, нацепив лучшую из сочувственных улыбок для пациентов психиатрической клиники и мягко положив руку ему на колено. – Думаю, виски добралось до тебя. Хэллоуин был полторы недели назад.

Он раздраженно покачал головой.

– Может, это звучит глупо, но ты просто задумайся. Спроси себя: а что, если я прав? Если это Дел, она может прийти и за нами. Подумай об этом. Помнишь, какой сердитой она была в тот день перед убийством? Если она бродит вокруг и выбирает людей, на которых у нее есть зуб, то мы в ее списке. – Он с хлюпаньем допил бутылку и уставился на растрескавшуюся ступеньку между своими рабочими ботинками. – Лучше бы тебе в это поверить.

У нас за спиной открылась входная дверь, и мы разом обернулись. Я быстро убрала руку с колена Ника, чувствуя себя как провинившаяся школь-ница.

– Кто ты такой? – спросила моя мать и наклонилась, чтобы рассмотреть лицо Ника в тусклом вечернем свете. – Кто он?

Она была заляпана пятнами акриловой краски. Судя по всему, она вытирала руки об одежду и задела лицо. Повязки на ее руках напоминали расплывчатые радуги. Некоторое время назад она сказала мне, что хочет поработать над картиной, но я полагала, что она забудет о своем намерении, прежде чем дойдет до дела. Рейвен говорила, что моя мать уже несколько месяцев не работала с красками. С учетом количества лекарств, которыми я ее накачала в тот день, было странно, что она вообще могла стоять, а тем более работать над своим последним ше-девром.

– Я Ник Гризуолд, мэм.

– Ты живешь у подножия холма. – Она показала в сторону перевязанными руками.

– Да, жил там раньше.

– Мне так жаль твою сестру. Бедняжка! Когда будут похороны?

Ник смотрел не на меня, а на мою мать. У него был вид загнанного зверя.

– Э-ээ… они уже состоялись, мэм.

– Значит, она упокоилась с миром?

– Думаю, да, – пробормотал Ник.

– Хорошо. Мертвые должны обрести покой.

– Да, мэм, – согласился он и поднялся на ноги. – Приятно было встретиться с вами, дамы. Я еще загляну к вам.

Мы наблюдали, как Ник садится в пикап и заводит двигатель. Он опустил окошко и сказал на прощание:

– Подумай о том, что я сказал, Кейт. Это все, о чем я прошу.

– Кто это был? – спросила моя мать, пока мы смотрели на удаляющийся автомобиль.

– Друг, мама. Ну, чем ты занималась в своей студии? – Она непонимающе взглянула на меня. – Давай посмотрим, над чем ты работала, хорошо? Это еще один натюрморт?

Мы вместе прошли в студию, где стояла моя койка. На мольберте стоял большой холст три на четыре фута, покрытый пятнами краски, в основном красными, желтыми и оранжевыми. Среди них затесались несколько синих и фиолетовых бликов.

– Очень красивые цвета, – сказала я и запоздало поняла, что мать может сказать такое четырехлетнему ребенку. Болезнь матери дала возможность для кардинальной смены ролей.

– Это огонь, – обратилась она ко мне. – Пожар, от которого у меня случился инсульт.

– У тебя не было инсульта, ма. – Я прикоснулась к ее костлявому плечу утешительным жестом, который она не заметила. Мать отступила от меня и подошла к своей картине.

– Она внутри.

О, Господи. Опять это.

– Кто? – Я тоже подошла ближе и встала прямо за спиной у матери. Ее тщедушная фигура не мешала смотреть на холст.

– Разве ты не видишь ее?

Я изучила полотно, но разглядела лишь толстые мазки акриловой краски.

– Нет, мама, не вижу. Пойдем, тебе нужно умыться. Скоро мы будем ужинать.

– Я не голодна, – сказала она.

– Но тебе нужно поесть.

– Где Мэгпай? – Она огляделась по сторонам и внезапно пришла в отчаяние. – Что ты сделала с моей кошкой?

После ужина, когда я дала матери дозу ночных успокоительных и уложила ее в постель, пришла Опал.

– Я видела здесь автомобиль Ника Гризуолда, – сказала она.

– Он заехал поздороваться со мной, – объяснила я, но мои слова прозвучали так, словно я оправдывалась. Почему я должна объяснять свои мотивы двенадцатилетней девочке? Как это могло случиться? И почему в последнее время каждый раз, когда я видела Опал, она заставляла меня нервничать? Я подозревала, что дело в ее расспросах о Дел, которые уводили меня в прошлое и заставляли вспоминать целую главу моей жизни, к которой я не хотела возвращаться. Не говоря уже о том, что иногда при взгляде на Опал у меня возникало впечатление, что я вижу Дел. Это было сродни ее собственной одержимости; Опал становилась похожей на умершую девочку. Знаю, это безумие, но так мне казалось.

– Как поживает твой биплан? – спросила я.

– Отлично! Я закончила фюзеляж, а это самая трудная часть.

Она задумчиво огляделась, будто вспоминая, зачем пришла сюда.