Обещания богов

— Ты умеешь плавать?

— Нет, куда там, братан. Водичка, она для рыб.

И только в этот момент, не раньше и не позже, Бивен понял, откуда взялось настоятельное желание увидеть Тони. Решающая деталь всплыла как озарение.

— В гестапо ты мне сказал: «Тот, кто укокошил четырех теток, он парень из наших…» Откуда ты знал, что жертв было четверо?

Улыбка Тони мелькнула, как еще один язычок пламени вдобавок к тем, что вились под котелком.

— Мы, рома, много чего знаем о гадже, мы…

Маленький хлюст не успел договорить: Бивен схватил его за ворот рубашки так, что отлетели несколько пуговиц.

— Смеяться надо мной вздумал! — взревел он, придушив того одной рукой. — Как ты мог это знать?

Тони высвободился из захвата немца одним плавным, но решительным движением. Способ не хуже других задать правила игры — как равный с равным.

— Уймись, братец. Мы щас говорим как мужчина с мужчиной.

Бивен засунул руки в карманы, чтобы ему не врезать.

— Слушай меня хорошенько, — продолжил смуглолицый. — Эту месть мы, странники, мы ее ждем уже годами, врать не буду. И тут никакой жалости, кореш. Нацисты должны заплатить.

— Отвечай на мой вопрос: откуда ты знал, что жертв было четверо?

Тони с улыбкой на губах уселся на свой ящик, словно подтягивал к себе сети, где таилось таинственное знание.

— ГОВОРИ!

Цыган придвинулся к огню. На его лице плясали оранжевые отблески, в то время как белое солнце высвечивало блох в его черной гриве.

— Все просто, приятель. Я знаю, кто убил твоих цыпочек.

— Опять надо мной смеешься.

— Ты мне не веришь, а ты поверь, приятель. Сам увидишь.

Бивен лихорадочно размышлял. Это был бред, наваждение. Но он не мог упустить такую возможность, сколь бы ничтожно мала она ни была.

— Слушаю тебя, — сдавленным голосом пробормотал он.

— А чё ты мне дашь взамен?

— Еду, одежду…

— Теперь ты надо мной смеешься.

Гестаповец взорвался:

— А чего ты хочешь? Бабла?

— Вытащи меня отсюда.

— А твои? Бросишь их здесь?

Перламутровая улыбка.

— Я разберусь. Как сниматься с лагеря, приятель, мы в этом доки.

— Ты можешь выйти когда захочешь. Этот лагерь почти не охраняется.

— Нет. Я те толкую о парадной двери, умник, с бумагами и прочим. Я хочу вернуться к своим в Силезию.

— Мне надо подумать.

Не добавив ни слова, Бивен удалился большими шагами. По крайней мере, таково было его намерение. На самом деле он жалко зашлепал по грязи, стараясь не потерять равновесия, пока не добрался до досок, которые вели к выходу из этой клоаки.

Направляясь к воротам — голова у него была тяжелая и гудела, — он наткнулся на маленького человечка, который не был ни цыганом, ни эсэсовцем. Сухонький, как орешек, и сутулый, как вьючное животное, он тащил на спине сумку, которая казалась тяжелее всего его хилого костяка.

Бивен сразу заметил белый воротничок, врезающийся тому в шею. Священник среди цыган? А почему бы и нет. Это место не было ни трудовым лагерем, ни концентрационным.

— Простите, отец мой.

Он отступал назад, пока не нашел кочку поустойчивее, и посторонился, давая пройти служителю церкви.

— Спасибо, сын мой, — изрек тот низким простуженным голосом.

— Что вы им принесли? — поинтересовался Бивен из чистого любопытства.

Священник засмеялся с видом напускного смирения, раздражившим Бивена. На его взгляд, нет ничего лицемернее церковника, который прощает все, но не мирится ни с чем.

— О, ничего особенного. Еда, одежда. — Священник осуждающе покачал головой. — Их держат здесь в самой великой нужде.

— Вы хорошо их знаете?

— Кого?

— Цыган.

— Я помогаю им вот уже двадцать лет! На дорогах, под мостами, в полях — я прихожу к ним, где бы они ни были.

В свои лет пятьдесят мужчина сохранил очень черные волосы — настоящая грива апача. На кончике носа у него сидели большие очки, которые, казалось, тянули все лицо вперед, как упряжка тянет телегу. А главное, у него была длиннющая изогнутая страусиная шея, над которой располагалась внушительная пасть.

Бивен задумался. Он еще не решил, что делать с Тони. Но он не собирался упускать такой след. Надо рыть дальше и собрать сведения об этих ловари.

Возможно, маленький священник — прекрасный случай узнать о них побольше, и не откладывая. Учитывая, как глубоко он увяз, Бивен готов был поверить, что сам Бог свел его с этим попом на одной дороге.

Рефлекторно он достал свое гестаповское удостоверение — у него не было желания разыгрывать дружескую беседу.

— У меня есть к вам несколько вопросов.

Священник пошевелил плечами, показывая, что у него тяжелая ноша.

— А с этим нельзя подождать несколько часов? Сейчас я должен передать эту поклажу моим друзьям.

«Моим друзьям»? Полудохлым цыганам, которых он время от времени снабжает дырявыми шмотками и просроченной жратвой? В ожидании, пока доберется до своего домика викария и набьет брюхо во славу Младенца Иисуса?

Бивен, пересилив скверное настроение и чувство горечи, заставил себя улыбнуться — и даже слегка поклонился в знак капитуляции:

— Конечно.

— Тогда давайте увидимся ближе к вечеру в моей приходской церкви. Храм Святого Петра, в квартале Моабит.

135