Обеты молчания

Все монахини могли свободно разговаривать с посетителями в любое время. Гостеприимство и комфорт приезжающих здесь ставились на первое место. Это диктовала обыкновенная культура. В монастыре во многих отношениях оказалось гораздо культурнее, чем ожидала Джейн. Это была одна из тех вещей, по которой Джейн скучала, как и по ставшей привычной взаимной вежливости и внимательности. Здесь люди по умолчанию ставили на первое место интересы других. Это был их стиль жизни. Контраст с внешним миром был разительный. Большинство монахинь, которые не покидали стен монастыря со дня своего прихода сюда, не выжили бы за его пределами. Аббатиса выходила часто. Она прекрасно понимала, что мир собой представляет, но относилась к этому с удивительным спокойствием. В конце концов, она была исключительно женщиной.

Они зашли в заднюю дверь, у которой сестра Томаис скинула свои ботинки, а потом прошли дальше, в само здание.

– Ты же не будешь против пройти здесь, Джейн, правда, а то нам пришлось бы весь его обходить, к тому же мы починили то самое окно, посмотри, а еще недавно заново покрасили стены в коридоре, не чувствуешь запах краски?

Они прошли по свежевыкрашенному коридору через те помещения в доме, которые предназначались для внутреннего пользования, а потом оказались в парадной части аббатства. Запах краски тонул в другом запахе, который снова ударил в нос Джейн и отозвался самыми живыми воспоминаниями об этом месте – так же как и звуки аббатства: звон колоколов и стук шагов по коридору, поочередно следовавшие друг за другом, когда монахини поспешно и тихо направлялись в часовню.

Этот запах был свойственен в равной степени монастырям и интернатам – это был запах полироли для пола и готовящейся еды.

Дверь в швейную комнату была приоткрыта, и из-за нее доносилось жужжание машин. В офисе был слышен мягкий стук пальцев по клавишам. Мокасины Джейн на резиновой подошве скрипнули на половицах, когда они свернули за угол, прошли мимо часовни, мимо двойных дверей трапезной, а потом завернули еще за один угол, где находилось высокое прозрачное окно, которое впускало поток солнечного света, льющегося на серебряную вазу с лимонно-желтыми хризантемами перед большим деревянным крестом.

* * *

Когда Джейн начала сомневаться, для нее ли религиозная жизнь, сестра Кэтрин внимательно ее выслушивала, время от времени вставляла свои ремарки, но никогда не подталкивала в ту или иную сторону и никогда не торопила с принятием решения.

«Ты можешь оставаться здесь столько, сколько тебе нужно, – говорила она. – Не торопи время. Никто не будет выгонять тебя до того момента, как ты сама решишь уйти. Или остаться».

Джейн сразу становилось лучше. Аббатство оказалось не тем, чего она ожидала, и не тем, чего, как она думала, она хотела. Жизнь тут была рутиной, причем преимущественно отупляющей. Ей нравилась тишина и спокойствие, та размеренная, неторопливая манера, с которой женщины занимались своими повседневными делами. Но ей не хватало стимулов и вызовов внешнего мира. Не шума, не суеты, а новизны каждого следующего дня. Здесь новизна практически полностью отсутствовала. Отчасти в этом была суть, и она была удивлена, насколько сильно ей этого не хватало.

Молитвенная жизнь для нее не была проблемой, хотя ей было проще зачитать чин самостоятельно, чем участвовать в общих службах, проще проводить время за молитвой у алтаря в своей комнате. Ее комната. Ей самой от себя было смешно. Ее комната была одной из главных проблем – как бы нелепо это ни звучало.

Ее комната больше походила на безликий и функциональный номер в гостинице, чем на монашескую келью. Она была скудно обставлена, но не лишена комфорта. Окна выходили на край сада. Она была крайне невыразительна, Джейн никогда не чувствовала ее своей, и в ней вообще не было никакой атмосферы. Односпальная кровать под светло-голубым покрывалом, шкаф из светлого дерева в стиле 1930-х, небольшой стол с темным деревянным стулом – его грохот ее почему-то страшно раздражал; туалетный столик без зеркала. Кресло, обитое бежевым плюшем, который часто встречается в домах пожилых людей. Настольная лампа на ножке, которая постоянно ломалась. Распятие на столе. Репродукция возрожденческого «Изгнания из Рая» на стене. Депрессивные миазмы проникли в нее сразу же, как только она впервые зашла в эту комнату, и никуда не испарялись, а проникали все глубже и глубже каждый раз, когда она заходила сюда вновь. Пещера отшельника, вырубленная в скале, или келья в средневековом монастыре с выбеленными стенами, собственной грядкой за высокой каменной стеной и простым соломенным матрасом на полу. Похоже это было на то, чего она так жаждала? Теперь она взирала на собственные ложные и нелепые ожидания почти что со стыдом.