Обезьянья лапка

Он продолжал копать с чувством товарищества, прежде ему неведомым. И вдруг без всякого предупреждения в темноте вспыхнуло солнце и свет ударил ему прямо в лицо. Это было невыносимо, и он вскрикнул, выронил из рук лопату и закрыл лицо ладонями. Свет погас, и из темноты донесся чей-то голос.

Он медленно открыл глаза и увидел в метре от себя очертания чьей-то фигуры.

— Надеюсь, я вас не напугал, сэр, — произнес голос. — Я заходил к вам несколько раз, а потом вдруг догадался, что вы делаете это во сне.

— Во сне, — повторил Келлер. — Да.

— Ну и наворотили же вы тут, — сказал констебль и добродушно усмехнулся. — Боже! Поверить только, что вы каждый день собирали его, а затем каждую ночь разбирали. Да я вам, собственно, кричал, только вы не проснулись.

Он включил фонарик, которым уже успел ослепить Келлера, и осмотрел перекопанный сад. Келлер встал рядом и замер — в ожидании.

— Как после землетрясения, — пробормотал констебль.

Он замолчал, и свет фонарика остановился на одном конкретном месте. Затем полицейский наклонился, поскреб пальцами землю и за что-то потянул. В тот же миг он резко выпрямился и направил луч света на Келлера, сунув свободную руку в карман. Он заговорил с ним холодным официальным тоном.

— Вы готовы проследовать в участок? — спросил констебль.

Келлер сделал шаг ему навстречу, подняв обе руки.

— Я готов, — тихо ответил он. — Слава богу!

Три сестры

Одним промозглым осенним вечером тридцать лет назад обитатели дома Маллетт собрались у смертного одра Урсулы Мэллоу, старшей из трех сестер в семье. Выцветший, изъеденный молью полог на старой деревянной кровати был откинут, и свет коптящей лампады падал на полное смиренья лицо старухи. Она обратила потускневший взгляд на сестер. В комнате царила тишина, изредка прерываемая всхлипываниями младшей сестры Юнис. За окном на болоте, укрытом плотным одеялом тумана, непрерывно шел дождь.

— Ничего не изменить, Табита, — задыхаясь, сказала Урсула другой сестре, поразительно на нее похожей, разве что выражение лица той было более ожесточенным и холодным. — Эту комнату запрут и никогда больше не откроют.

— Хорошо, — резко ответила Табита, — хотя не пойму, какое тебе будет до этого дело.

— Вот именно что будет, — возразила сестра с поразительной энергичностью. — Как знать, вероятно, я смогу иногда возвращаться сюда. Я столько лет прожила в этом доме и совершенно уверена, что вновь его увижу. Я вернусь. Вернусь, чтобы наблюдать за вами обеими и уберечь от невзгод.

— Какой вздор! — воскликнула Табита, которую совсем не тронула забота сестры о ее благополучии. — Твои мысли где-то далеко. Ты прекрасно знаешь, что я не верю в подобное.

Урсула вздохнула и жестом позвала Юнис, которая беззвучно плакала подле кровати, обняла ее слабыми руками и поцеловала.

— Не плачь, дорогая, — в бессилии произнесла она. — Пожалуй, так даже лучше. Жизнь одинокой женщины не имеет смысла. У нас нет ни надежды, ни желаний. У других есть счастливые мужья и дети, но мы в этом забытом месте лишь состарились. Я буду первой, но вскоре и ты последуешь за мной.

С облегчением осознавая, что ей еще только сорок, а на здоровье она никогда не жаловалась, Табита пожала плечами и слабо улыбнулась.

— Я буду первой, — повторила Урсула уже другим, странным голосом, и ее тяжелые веки медленно опустились, — но я вернусь за каждой из вас по очереди, когда придет время. Тогда я провожу вас туда, куда ухожу сейчас сама.

Как только она это произнесла, мерцающая лампа вдруг погасла, словно по мановению чьей-то руки, и в комнате воцарилась темнота. У изголовья кровати раздался странный удушливый кашель, и, когда охваченные дрожью женщины вновь зажгли свет, стало ясно, что Урсула Мэллоу отошла в мир иной.

Той ночью живые обитатели дома держались вместе. Покойная свято верила в существование призрачной грани, которая, по слухам, лежит между миром живых и мертвых, и даже невозмутимая Табита, слегка встревоженная событиями той ночи, не могла не признать, что сестра права.

Утром их страхи развеялись. Солнце украдкой заглянуло в окно и озарило измученное лицо землистого цвета, подчеркнув его благородство и хрупкость. И все, кто видел его, недоумевали, как нечто настолько спокойное и безмятежное могло вызвать страх. Несколько дней спустя тело переместили в тяжелый гроб, который в мастерской деревенского плотника давно считался лучшим из всех. Затем медленная траурная процессия, возглавляемая четырьмя носильщиками, торжественно проследовала через болота к семейному склепу в старой серой церкви, и останки Урсулы поместили рядом с прахом ее отца и матери, отправившихся в тот же самый путь тридцать лет назад.

Когда сестры медленно брели домой, Юнис поймала себя на мысли, что день странный и необычайно спокойный, простирающееся вдаль болото кажется более мрачным и неприветливым, чем обычно, а рев моря — более удручающим. У Табиты не было таких мыслей. Большая часть собственности покойной досталась Юнис, что терзало алчную душу Табиты, и сестринское чувство сострадания к умершей заглушала жадность.