Обиды на Россию не имели. Штрафные и заградительные формирования в годы Великой Отечественной войны

Деятельность командования опиралась на дополнительную законодательную базу, регулировавшую порядок укомплектования штрафных формирований переменным составом. 20 ноября 1919 г. декретом ВЦИК было утверждено Положение о революционных военных трибуналах, в котором пункт о «сдаче в штрафные части (для красноармейцев)» содержался в перечне наказаний, налагаемых по приговору реввоентрибуналов. Забегая вперед, скажем, что в новой редакции Положения, утвержденной 4 мая 1920 г., уточнение «для красноармейцев» было снято, однако, как показала практика, это вовсе не означало, что указанная мера наказания распространялась и на командный состав[72].

Определение в штрафные части как мера воздействия на злостных дезертиров использовалось командованием в ходе советско-польской войны 1920 г. Из более чем 8,5 тыс. военнослужащих Западного фронта, самовольно покинувших расположение своих частей, 132 человека были направлены в штрафные команды, 105 – приговорены к расстрелу и еще шесть – к условному расстрелу[73]

.

Надо отметить, что военные трибуналы широко практиковали такую меру наказания, как направление в штрафную роту с условным смертным приговором. В реальный расстрел он воплощался не часто, поскольку в своем большинстве осужденные либо искупали свою вину, либо погибали в бою. Позднее от условных смертных приговоров как меры наказания реввоентрибуналы отказались совсем. В штрафные части зачислялись также красноармейцы, уличенные в членовредительстве.

Только за семь месяцев 1919 г. были осуждены 95 тыс. злостных дезертиров, из которых больше половины были направлены в штрафные части, а 600 человек расстреляны[74]

. Еще 89 466 человек осуждены в 1920 г. Из них: к 24 334 военнослужащим (22,8 %) применено условное осуждение, 31 275 (28,3 %) приговорены к лишению свободы, 15 380 (14,4 %) направлены в штрафные роты и концентрационные лагеря, 368 (0,4 %) объявлены вне закона, а 5757 (5,4 %) приговорены к расстрелу[75].

Правда, в литературе приводится и иная статистика, свидетельствующая о куда менее жесткой линии властей. По подсчетам историка М.А. Молодцыгина (их результаты существенно разнятся также и с итоговыми цифрами, выведенными С. Оликовым), в первой половине 1919 г. было задержано чуть более 142 тыс. дезертиров. Из тех, кто был предан суду, 20 387 человек были приговорены: к расстрелу – 56 (0,3 %), к условному расстрелу – 899 (4,4 %), к отправке в штрафные роты – 18 235 (89,4 %).

Во второй половине 1919 г. те же показатели выглядели следующим образом: задержан 172 831 человек, приговорены к различным наказаниям 19 659 человек, из которых к расстрелу – 88 (0,6 %), к условному расстрелу – 879 (6,0 %), к отправке в штрафные роты – 12 942 (88,3 %).

В 1920 г. в первой половине задержаны 104 329 человек, к концу года – еще 86 793. Привлечены к суду и приговорены к различным мерам наказания соответственно 9 131 и 12 121 человек. Из них (соответственно): к расстрелу – 50 (0,6 %) и 142 (1,2 %), к условному расстрелу – 724 (7,9 %) и 5267 (43,4 %), к отправке в штрафные части – 7765 (85 %) и 5537 (45,7 %)[76]

.

Разночтение, как видим, довольно существенное, и объяснить его можно лишь проистекавшей из условий Гражданской войны неполнотой статистических данных, оказавшихся позднее в распоряжении исследователей. В любом случае ясно, что направление в штрафные формирования ревтрибуналы рассматривали как основную и наиболее эффективную меру уголовного наказания дезертиров.

Насколько обоснованным было столь массовое осуждение? По признанию юристов 1920-х гг., «до проведения в советском законодательстве (с 1922 г.) принципа революционной законности, заключающегося в том, что деятельность всех органов государственной власти, с одной стороны, и граждан, с другой, строго основывается на законах советского государства, преступность деяния понималась не по писанному закону – Уголовному кодексу (введен в действие в 1922 г.), а по принципу революционной целесообразности, которым руководствовались революционные деятели, в частности, судьи. Такое положение оставляло простор для усмотрения в понимании преступления, а, следовательно, и воздействия за него. В одном случае судья, основываясь на свойственном духу революции понимании вещей (революционном правосознании), мог усмотреть в действиях лица преступление, а в другом – в тех же действиях, но при других условиях, мог и не усмотреть преступления»[77].

2.2. Советское законодательство о штрафных частях в межвоенный период