Обитель

– А вы что, глупоглазые? – заорал Горшков на индусов. – Ну-ка, геть до воды!

Артём заплыл подальше, пить не стал – но рот водой пополоскал, в горле побурлыкал ею – три раза сплюнул – вроде как и попил.

Когда возвращался, всем уже раздали мыло, а отец Феофан ходил с бритвой по берегу, будто поджидая того, кто первый решит вернуться.

Курез-шах и Кабир-шах стояли по пояс в воде, слабо оплёскиваясь и глядя на отца Феофана с некоторым страхом.

…Первым решился выйти из воды Захар – судя по всему, купаться он не любил и быстро замёрз.

– Может, щетину я сам? – предложил он. – А ты, отец, голову?

– Небось, больше одного уха не отрежу, – неожиданно пошутил отец Феофан, и все поочерёдно засмеялись: даже Горшков, и тот улыбнулся, но дала о себе знать вчерашняя ссадина, и он тут же скривился.

“Интересно, он мысленно называет Эйхманиса «сукой» или не решается? Или сам себя убедил, что с табурета упал по своей собственной воле?” – веселил себя Артём.

Захар без волос стал совсем пацаном, зато нос у него вырос вдвое и заострился.

– Ты не с Кавказа ли? – спросил Артём, не вылезая из воды, весь в мыле – и продолжая расторопно себя натирать.

– С-под Липцев… – ответил Захар, будто ожидая издёвки и очень её не желая. – Крестьяне мы. Но тоже на горе живём. Маленькая, но гора.

Он всё гладил голову, удивлённый своим видом: в деревнях наголо бриться было не принято – по бритой голове в былые времена определяли каторжников – и вот он им стал.

Артём почувствовал, что парень болезненно воспринял его шутейный вопрос, и больше не лез.

Глядя на то, как из воды идёт худощавый, впрочем, недурно сложенный Щелкачов, и выбредая следом, по пути оплёскивая мыло, Артём поймал себя на мысли, может, и неуместной, но всё равно явившейся: он тут был самый видный, красивый.

Надо было всего пару дней не работать и питаться пирогами с селёдкой, чтоб всякая дурь в голову полезла…

Побритый наголо Щелкачов изменился не очень – как был питерский головастый мальчик с внимательными глазами, так и остался. Разве что ушей прибавилось на голове и синюшный череп смешил.

Пришла очередь побриться и Артёму – Феофан делал своё дело ловко и бережно.

Артём всё ждал – особенно в момент, когда Феофан крепко брал его за подбородок двумя пальцами, выбривая под губой, – что тот скажет шёпотом: “А тебе, охальник и рукоблуд, за то, что ты запоганил траву возле моего окошка, я отсеку сейчас нос…” – но ничего такого не случилось.

Солнце уже теряло жар, когда Артём ополоснулся, смыл мелкие остриженные волосы и кожную шелуху с плеч, и вдруг, глянув на своё отражение в воде, едва не засмеялся в голос: такой чистотой и юностью светилось всё его лицо, такой восторг ощущало тело – что какая тут тюрьма, и при чём она тут! – если целая, до самого солнца, жизнь впереди. Солнце плавало рядом в воде, как кусок масла.

Индусы между тем всё никак не могли решиться на то, чтоб доверить свои лица и волосы бородатому монаху с лезвием. Они так и стояли в озере по пояс, покрытые мурашками и вконец озябшие.

Артём разохотился было посмаковать картину пострижения индусов, но тут, нежданный, образовался Эйхманис, трезвый и бодрый.

– Здра! – заорал Артём очень искренне – Эйхманис привычно обрубил крик рукой: умолкни.

– Ты в какой роте, Артём, я забыл? – спросил Эйхманис, и Артём, сначала ответив в какой, потом быстро – нехорошо голым говорить с начальством – натянув рубаху, уже внутри рубахи подумал, что с ним общаются уже не как с заключённым, а как с бойцом, солдатом, армейцем. “…И это просто замечательно, – думал Артём, выныривая из рубахи так ретиво, что едва не оборвал уши, – это ужасно приятно…”

– И где живёшь? – спрашивал Эйхминис. – В келье?

Артём ответил, что да, в келье, на два места, и зачем-то уточнил: с Осипом Троянским, ботаником.

– А, я знаю про него, – сказал Эйхманис.

– Он сказал, что скоро меня должны оттуда переселить, потому что он обратился с просьбой разрешить его матери приехать к нему с материка и проживать с ним в келье, – пояснил Артём, отчего-то догадавшись, что Эйхманису это будет любопытно.

– Мать в келью? – улыбчиво переспросил Эйхманис и посмотрел на Горшкова. – Как весело, – Горшков на всякий случай кивнул. – Думаю, он чего-то недопонял, – сказал Эйхманис, и Горшков снова кивнул, на этот раз куда убеждённей.

– В общем, Артём, я посмотрел на всех вас, – продолжил Эйхманис. – Будете работать при мне, задачи я объясню, ты будешь старший группы.

Артём щёлкнул бы каблуками, если б не был босым – но пятки всё равно медленно соединил и подбородок поднял чуть выше.

– Горшков, сделай ему бумагу, что он командирован в монастырь и обратно, – велел Эйхманис, на Горшкова не глядя. – А ты, Артём, получишь там обмундирование на всех и продукты. И инструменты кое-какие – там Горшков всё напишет в заявительном письме.

“Жаль, что в военных уставах не прописано, что помимо ответа «Будет исполнено!» – можно в особо важных случаях подпрыгивать вверх, – совершенно спокойно и очень серьёзно думал Артём, – …подпрыгивать и орать”.

* * *