Обитель

…Галя приезжала на остров лишь однажды, две недели назад. На той же лодке, что её привезла, Крапин, наскоро побрившись, отправился докладывать в монастырь о своих достижениях, Галя поговорила с его заместителем по всякой бумажной работе и, пока работники питомника сели обедать, пошла с Артёмом на осмотр лисьих квартир.

На этой лавке они и сцепились друг с другом, как одуревшие. Впрочем, Артём знал, конечно, что медицинская комната была единственной, что закрывалась изнутри.

Посреди их встречи в окно постучали…

…Оборвав дыхание, Галя расширенными глазами смотрела на Артёма, он чувствовал её бешеные ногти в спине…

…Оказалось, чайка прилетела и требует хлеба — это была обычная их соловецкая привычка: тук да тук, угощайте.

Но смешно было только потом, поначалу — совсем нет.

Артём до сих пор смотрел на лавку эту с томлением и тихой тоской.

— Микроскоп даже… Рейхерта есть, — продолжал Крапин. — Умеешь пользоваться? — спросил он, не глядя на Афанасьева.

— Рейхертом нет, но… — поспешно, хотя и тут несколько валяя рыжего дурака, отвечал Афанасьев.

— И не надо, — оборвал его Крапин, — будешь пользоваться этой штукой, — он развернулся и направил в лоб Афанасьеву натуральный пугач.

Афанасьев скосился на Артёма: что, мол, такое? Артём пожал плечами: и такие здесь шутят шутки.

— Сдаюсь, — сказал Афанасьев, но руки вверх не поднял.

— Глисты у всех лис, — пояснил Крапин. — От глистов помогают американские облатки. Только лиса не знает, что ей нужно их глотать, поэтому приходится использовать этот инструмент.

Крапин повернул пугач в сторону и выстрелил в картинку с лисой. Отскочив от стены, на стол упала белая облатка.

— Главное, приспособиться к этой работе, — объяснял Крапин, по-прежнему не глядя на Афанасьева. — Бывший наш напарник был опытным домушником, поэтому ходил с пугачом по лисьим квартирам. Стучался и на вопрос «Кто там?» стрелял в рот появившейся хозяйке. Но Глаше такое обращение надоело, и она его укусила… А меня тоже третьего дня покусали, — поведал Крапин, обращаясь исключительно к Артёму. — Везли на самолёте из Кеми трёх молодых лисиц… Тряска, бензин — видно, одна очумела совсем. Стал выгонять их, уже на острове, — она меня хвать за руку. Боялся, загноится, — но вроде ничего, — Крапин засучил рукав и показал сухо подживающие следы лисьих челюстей. — Так что ты продумай, как тебе половчей выполнять свою работу, — сказал Крапин, наконец повернувшись к Афанасьеву и передавая ему пугач.

— Можно рыбу бросать лисе, она рот раскроет, и тогда ей в пасть: бах! — предложил Афанасьев крайне серьёзно.

— Можно, — не менее серьёзно отвечал Крапин. — Но за одну потерянную облатку работник получает дрыном по хребту, я дрын с острова привёз, не забыл… А за вторую — уезжает на обозначенную ранее Секирку, сидеть на жерди и запоздало раскаиваться.

Афанасьев наскоро сложил понимающую физиономию, подогнав одну бровь ко второй уголком и огорчительно поджав свои всегда розовые, будто чуть вспухшие, далёким девкам на радость, губы.

— Тут у нас зубной кабинет, — толкнул следующую дверь Крапин. Афанасьев присвистнул: — Только лисам лечат не плохие зубы, а хорошие — самые острые резцы…

В отдельной, крытой сарайке располагалась ещё и фотография: специально для лис. Фотографировал сам Крапин: у бывшего милиционера обнаружилось множество полезных навыков.

— Щёлкните меня, гражданин начальник, — запросился Афанасьев, зачем-то подтягивая свои новые хлопчатобумажные штаны. — Не помню, когда последний раз фотографировался.

— У нас после того, как фотографируют, — снимают шкуру, — без улыбки ответил Крапин, сворачивая новую самокруточку.

Возле фотографии лиса играла с местным молодым псом, родившимся в тюрьме, о чём он вряд ли догадывался.

Собака наскакивала и вроде бы брала силой и задором, но всякий раз лиса бесшумно выворачивалась. Красивый хвост свой при этом она держала палкой, чтоб не запачкать: кокетка, да и только.

— Пёс радуется, что он сильней, — сказал Крапин. — Пёс — дурак. Он только думает, что может укусить. А она от природы — убийца. И если что не так — сразу же убьёт.

Артём незаметно всё поглаживал большой палец о средний и указательный, словно пытаясь вспомнить то ощущение, когда он, пальцами вцепившись в лавку… смотрел на Галю и дышал.

* * *

Ночью лиса ходила по крыше.

Дом несколько дней как топили. Потрескивало не только в старой печи, но и стены отзывались — кряхтя, и потолки — удивлённо, и полы — с укоризною.

Ночи вернулись тёмные, словно прокопчённые и промёрзшие до самой сердцевины за то время, пока их всё лето держали взаперти.

Пахла ночь то лисьим, то селёдочным хвостом, и, если приходилось выйти во двор по нужде, — сырой, отдающий смрадом ветер толкал в затылок.

Появились звёзды — всё лето их не видел, веснушчатые, как рука владычки, но и они тоже будто отдавали селёдкой.

С улицы неизменно хотелось в избу, в тепло; жаль, чая совсем не было, и ягод тоже — а то как чайку хорошо, когда звёзды в окне и мутный, пересоленный ветер, подвывая, носится туда-сюда, словно потерял свой ошейник.