Обитель

Когда объявили вечернюю поверку, он хотел затаиться и не идти, но явился незнакомый дневальный, наорал матом, даже порывался ударить. Артём смотрел на него чуть удивлённо: совсем, что ли, с ума сошёл?

«Сейчас поломаю его на части и засуну в ящик для съестных припасов», — прикинул устало, ленивым движением уклоняясь от руки замахнувшегося дневального.

Про Галю Артём ничего не придумал — да и как бы он с ней поговорил: пойти в ИСО и приказать: «Позовите мне Галину»? Ему бы там точно дали в зубы.

К матери он тоже не пошёл; впрочем, он сразу знал, что их встреча не случится.

Построение было общим, для всех рот.

Лагерники томились. Благо, снова чуть затеплело, и вчерашний снег позабылся, как некстати приснившийся.

Над головами летали молодые чайки. Редкие старые чайки, которые должны были их сегодня-завтра увести на юга, подальше от сошедшей в этом году с ума соловецкой природы, ходили по двору и не тратили сил.

Артём никого толком не знал из той роты, в строю которой стоял, заняв наугад место во втором ряду.

…Да и в остальные роты вглядываясь, тоже видел много новых лиц — наверное, нагнали за то время, пока он был на Лисьем острове.

Попробовал найти в двенадцатой роте Василия Петровича, но сразу наткнулся на Ксиву — и Ксива тоже его видел, скалился…

Артём отвернулся.

«Зачем Галя меня вытащила сюда? Что мне делать тут?» — ещё раз спросил он себя, но совсем слабо, будто осипшим, севшим голосом и заранее зная, что ответа не будет.

Кто-то пытался разговаривать, тут же прибегали то отделенные, то взводные, взлетали дрыны — били от души, злобно, стараясь.

«Порядки стали построже», — понял Артём: он видел всё это как бы со стороны и никак не мог поверить, что он такой же, как все остальные лагерники. Нет, он оказался здесь случайно, и место его на маленьком острове, с Фурой на крыше, с Крапиным и с лисьим поваром из притона… «Надо же, — часто вспоминал Артём, — Крапина посадили за то, что он целый притон перестрелял, а теперь вот… с таким же делягой живёт бок о бок».

Артём вздрогнул, снова вспомнив, где он, и посмотрел в сторону Никольских ворот, до которых было так недалеко — минута. И езжай себе в свою избушку, только б лодку раздобыть.

Один раз вдоль строя прошёл Бурцев, надменный и ни на кого не смотрящий.

Галины не было.

Простояли они уже целый час. Многие пытались дремать на ногах, плечом привалившись к соседу. Но смотрящим за порядком и это не нравилось, снова кому-то досталось дрыном, и кто-то вскрикнул от неожиданности, и крик был такой жалкий, что в строю засмеялись: забавно же, когда человеку так неожиданно больно.

…Часа через полтора с лишним появился Ногтев, Артём никак не мог рассмотреть его — уже заметно стемнело.

Начлагеря громко поприветствовал соловецких лагерников.

— Здра! — проорали они вразнобой.

Артём не кричал.

Ногтев, видимо, оказался недоволен приветствием, махнул какому-то чекисту, тот вместо него поздоровался с лагерниками ещё раз. «Здра!» — проорали они снова, получше, — два, — «Здра!», — три, — «Здра!» — взлетели все чайки, что были на дворе, отделенные бегали вдоль строя, выглядывая, кто голосит без должного старания, Артём на всякий случай начал открывать рот и шёпотом выцеживать «Здра…» — а если сексоты рядом?.. плевать, всё равно он тут не задержится… но на десятый раз и Артём решил покричать, на двадцать какой-то у всех вышло совсем хорошо, ещё дюжину раз гаркнули для закрепления и с приветствием закончили.

Так устали, что хоть спать ложись на площади.

Пошёл третий час поверки.

Ногтев вразвалку двигался вдоль рядов, время от времени указывая нагайкой на кого-то: тогда лагерников за шкибот вытаскивали из строя и сразу уводили. Видимо, кому-то немедленно полагался карцер за проступки, ведомые одному начлагеря.

— Выше бороду, поп, скоро Бога увидишь, — напутствовал Ногтев батюшку Зиновия, отправляемого на общие работы.

Зиновий часто моргал и что-то пришептывал.

Дошла очередь до второй роты.

Артём решил не смотреть на Ногтева. Смотрел в затылок стоящего впереди лагерника.

— Кто здесь едет в бесконвойную командировку? — басовито спросил Ногтев.

Троянского вытолкнули из строя. Потом больно ткнули в спину, и он, наконец, сказал:

— Я.

«Ай ты, и Осип здесь…» — только узнал Артём, но на бывшего соседа по келье смотреть тоже не стал. Застыл недвижимо и не дыша, чтоб его никто не заметил, не различил, не запомнил.

— Не вернёшься к седьмому ноября — расстреляем в роте каждого десятого, — сказал Ногтев Троянскому прямо в лицо. — Осознал?

Троянского снова ткнули в спину, но он никак не мог вспомнить, на какую букву начинается положенный ответ, и они высыпались из него вперемешку, перепутанные и очень быстрые:

— Вы… бз… Да!

Ногтев пошёл дальше, от роты к роте, с прибаутками и матерком, но вместе с тем скучно и муторно верша свой суд — от всего этого веяло тоской и душевным блудом.

Покорный и прибитый вид лагерников говорил о том, что подобные сегодняшнему осмотры и перетряски лагерного состава случаются уже не в первый раз.

«…Такой наверняка может стрелять из нагана по только что прибывшему этапу», — вдруг вспомнил Артём.