Обитель

– Убирайтесь, наглец! – Звонким треском сломанного многовекового дуба, прокричал критик.

Юноша с горделивой осанкой до этого покинувшей его у ступеней поместья, медленно плыл вдоль стен, которые он недавно, ссутулившись , рассматривал в восхищении.

– Как я не пытался найти хотя бы одну вашу работу, натыкался лишь на критику в «Известнике». Тогда откуда у вас все эти дипломы и сертификаты? Как вы получили признание у творческого сообщества?

Тяжелая грозовая туча опустилась на кабинет Бердинского.

– Мне не нужно создавать, чтобы я имел право высказать своё мнение. – Возвышенно прошипел критик.

– Согласен, – невозмутимо ответил юноша и подошёл к закрытому плотными занавесками окну. – Каждый волен выражать свою точку зрения по любой волнующей теме, но вы это делаете на плацдарме не заслуженного авторитета. Вещаете в массы. Считаете, что ваше мнение является истиной при этом находясь в большом отрыве от понимания взаимодействия людей через творчество. Из-за этого, мы, возможно, теряем истинные таланты, которые нуждаются в наставлении и правильном указателе на распутье. А вы, Вениамин Сергеевич, являетесь указателем ведущим в пропасть.

Рука Бердинского, похожая на куст иссохшего крыжовника сотрясаемая шаловливыми ребятишками, сжала пустой графин.

– Я зову своего слугу. Он прогонит вас, – злобно пропищал критик. – Никита Сергеевич, уберите этого мерзавца с глаз моих!

Дверь в кабинет резко распахнулась, будто камердинер ловил притаившись в темных коридорах, каждое слово, которое доносилось из этой полутемной опочивальни критика Бердинского.

Трухлявый как дерево, пролежавшее в траве несколько десятков лет, слуга ковылял по направлению к юноши.

– Низменно так общаться с моим господином, выскочка! Покиньте этот дом!

Молодой писатель оглядел кабинет: эти темные, измазанные чёрной золой самомнения, углы; безвкусные картины утонувшие в слоях пыли и паутины; повалившееся гнилое кресло словно передающее всю суть обитателей поместья и, конечно же, дипломы и сертификаты, которые теперь предстали ничего не значащей мишурой.

Парень потянул руки к плотным занавескам и раздвинул их впуская в затхлый мир критиканства тёплый летний свет.

Юноша повернулся на свирепый визг Бердинского, готовый закончить свой трепетный монолог, но всё окружающее, включая русленное серо-зеленое лицо критика, исчезло в отражении юного писателя встретившего его в стремительно разбухавшем стекле старого графина.