Обитель Апельсинового Дерева

– Вы уже не дети. Перед вами открыты все дороги. – Морской начальник обернулся направо. – Четверо из морских стражей выступили выше ожиданий: Туроза из Северного дома, Онрен из Восточного дома, Тани из Южного дома и Думуза из Западного дома. Повернитесь лицом к старейшим, чтобы они узнали ваши имена и лица.

Они повиновались. Тани, вместе с тремя другими шагнув вперед, снова коснулась лбом пола.

– Поднимитесь, – сказал один из драконов.

От его голоса содрогнулась земля. Он был таким глубоким и низким, что Тани не сразу поняла.

Четверо послушно выпрямили спины. Самый большой из сейкинцев опустил голову, чтобы глаза пришлись вровень с их лицами. Между его зубами мелькнул длинный язык.

Мощно толкнувшись лапами, он вдруг взлетел в воздух. Все ученики попадали ничком, стоять остался один морской начальник. Он раскатисто хохотал.

Млечно-зеленая лакустринская дракана показала зубы в усмешке. Тани почудилось, что она проваливается в бурные водовороты ее глаз.

Дракана вместе со всеми родичами поднялась над городскими крышами. Плоть – это вода. Когда дымка божественного дождя пролилась с их чешуй, промочив людей на земле, сейкинец вздыбился, вдохнул и выдохнул могучий порыв ветра.

Все гонги храма отозвались ему.

Никлайс проснулся с пересохшим ртом и ужасающей головной болью, как просыпался тысячу раз. Он поморгал и протер уголок глаза костяшкой пальца.

Звон колоколов.

Вот что его разбудило.

Он пробыл на этом острове шесть лет, а звон слышал впервые. Подняв трость, он встал, налегая на палку так, что задрожали руки.

Должно быть, тревога. Пришли за Сульярдом, схватят их обоих.

Никлайс в отчаянии завертелся на месте. Оставалась одна надежда – уверять, что пришелец спрятался в доме без его ведома.

Он выглянул из-за ширмы. Сульярд крепко спал лицом к стене. Этот хоть умрет спокойно.

Солнце слишком расщедрилось на свет. Рядом с домиком Никлайса сидел под сливовым деревом его помощник Муст и его сейкинская супруга Паная.

– Муст! – крикнул Никлайс. – Что за шум такой?

Тот только рукой махнул. Никлайс, выбранившись, сунул ноги в сандалии и, отгоняя чувство, что идет навстречу гибели, вышел к ним.

– Доброго тебе дня, достойная Паная, – с поклоном поздоровался он на сейкинском.

– Премудрый Никлайс… – В уголках глаз у нее пролегли морщинки. Она одевалась в светлые тона, одежда по голубому тону была расписана белыми цветами, рукава и ворот вышиты серебром. – Тебя разбудили гонги?

– Да. Смею спросить, что они означают?

– Звонят в честь Дня Выбора, – объяснила сейкинка. – Старшие ученики домов учения закончили курс и переходят в ряды ученых или стражи Бурного Моря.

Стало быть, иноземцы тут ни при чем. Никлайс все еще обливался потом. Он достал платок, утер лицо.

– Здоров ли ты, Рооз? – спросил Муст, прикрывая глаза от солнца.

– Ты же знаешь, как я ненавижу здешнее лето. – Никлайс запихнул платок в карман. – День Выбора проходит каждый год, так? – спросил он у Панаи. – Но я впервые слышу звон.

Теперь колокола сменились барабанным боем. Пьянящие звуки веселого праздника.

– А… – еще шире улыбнулась Паная. – Но сегодняшний День Выбора особенный.

– Вот как?

– Разве не знаешь, Рооз? – хихикнул Муст. – Ты ведь прожил здесь дольше меня.

– Этого Никлайсу могли не сказать, – мягко вступилась Паная. – Видишь ли, Никлайс, после Великой Скорби было решено, что раз в пятьдесят лет несколько сейкинских драконов станут принимать всадников-людей, чтобы мы всегда были готовы сражаться заодно. Тем, кто сегодня избран в стражу Бурного Моря, выпадет этот шанс, и теперь им предстоят водяные испытания, чтобы решить, кто будет всадником.

– Понятно. – Никлайс так заинтересовался, что на время забыл о страхе за Сульярда. – И они на своих конях будут, полагаю, сражаться с пиратами и контрабандистами?

– Не на «конях», Никлайс. Драконы – не лошади.

– Прости, достойная. Неудачно выбрал слово.

Паная кивнула. Ее рука поднялась к висевшей на шее фигурке дракона.

В странах Добродетели подобная вещица была бы уничтожена: там больше не видели разницы между древними драконами Востока и более молодым племенем огнедышащих змеев, ужаснувших когда-то мир. Те и другие считались злом. Дверь на Восток была закрыта так давно, что его обычаи забылись или толковались ошибочно.

Никлайс и сам так думал, пока не попал на Орисиму. В день изгнания из Ментендона он наполовину верил, что уезжает в страну, народ которой в рабстве у созданий, равных злобой Безымянному.

Как ему было страшно в тот день! В Менте каждый ребенок, едва научившийся говорить, знал историю Безымянного. И самого Никлайса милая матушка до слез пугала описаниями отца и главы всех огнедышащих – того, кто, вырвавшись из горы Ужаса, сеял хаос и опустошения, пока рыцарь Галиан Беретнет, спасая человеческий род, не нанес ему тяжелую рану. И тысячу лет спустя его образ населял кошмары.

Прогремевшие по мосту Орисимы подковы оторвали Никлайса от воспоминаний.

Солдаты.