Обладать и принадлежать

У двери своей квартиры он с досадою осмотрел перерезанный когда-то из-за Риты шнур к звонку, опять сказал:

– Вот дрянь! – и, щелкнув ключом, попал к себе.

Вынул из качающегося шкафа потрепанную книжку. После титульного листа заглянул в лицо писателю Э. Хемингуэю. Разглядев его мужественно фотографическое лицо, он не испытал облегчения. Он оглядел свою комнату, совсем пустую, необставленную – только кровать, один стул, узкий матрац для гостей у стены, и много-много белых листов, заметенных, как веником или пургой, в угол комнаты. Они шевелились там между собой, будто ими кто-то накрылся.

Вообще он не пил. Здоровье ему не позволяло: всегда по вечерам он кварцевался, принимал горячие ванны, но в этот вечер, под влиянием неудачливого оврага и Эрнеста X., он открутил бутылку водки. С омерзением вгляделся в ее прозрачность, предчувствуя всем телом, всем организмом – опасность, его передернуло. Он выдохнул, глотнул сразу побольше и вложил свой лоб себе в ладонь. Но «мысли замолчали». По стенам и потолку ездили тени-светы от машин с улицы. Он понаблюдал за тенями. Следующее отпитие далось легче. Он приободрился, встал, подошел к зеркалу на стене. Снял шарф, свитер, рубашку, еще кофточку, а потом майку, брюки, затем кальсоны – упакован он был основательно, что естественно для человека болящего. Он оглядел свое белое тело в отражении, поиграл мускулами.

Все было в точности как он описал, он трогательно не преувеличил, последовал за правдой, отобразил свое мироощущение комнаты – в ней гулко тикали часы: их было несколько в этом небольшом помещении и все – будильники, он всегда боялся проспать. Они одуряюще стучали, не попадая друг другу в такт.

Татарин с нежностью прочитал название на листке: «Тик-Так».

Сел и откинулся на стуле. Теперь издалека он всматривался на себя в зеркало и, вдохновившись, записал, проговаривая за собою вслух:

– Он имел мускулистое красивое тело, как атлет. Правда, лицо немножко подводило…– изменившимся, совсем незнакомым, елейным голосом произносил он. Откинулся на стуле. Потолок вспыхнул от проехавших мимо фар. И он продолжил, проговаривая вслух, как в пьесе: – Она была высокой красивой девушкой. Как только она зашла к нему, сразу прижалась к дверям, пораженная, не могла надышаться.

– Что с тобой? – спросил он.

– Тобой пахнет, – сказала она.

Ровно через три часа, ближе к прозаическому рассвету… Много раз татарин видел это со стороны – водка, оказавшись в теле, пригнала его в туалет. Удивляясь сам на себя, он обхватил руками белый фигуристый унитаз, встав перед ним на колени.

Иногда он поднимал измученное лицо и левой рукой тянул ленту туалетной бумаги от привинченной «рулетки» в стене, вытирал рот и отбитые на пишущей машинке, как у пианиста, пальцы. Холод унитаза, кафельного пола, куда бросила его судьба, и хаос тепла в теле не сочетались – и он задрожал.

Он проводил ночь, а рассвет встретил на кухне. С улицы его можно было видеть в окне у раскрытой форточки – он пил из пакета кефир, по-своему лечился. Порочная, искусившая его ночь отступила с первым звоном первого трамвая, что приравнивается к первым крикам петуха. Иногда звук скребущей лопаты или метлы дворника тоже спасает. Чары зла ослабели и померкли, как в негативе.

Яя (В каждую денежную неудачу повторяя одну и ту же фразу.): Ты живешь так, как идут ногами по дну. – И она «сделала» искореженное лицо, изображая жизнь Риты.

Яя нарисовала на салфетке Ритин профиль, приклеила его над кроватью.

– А что? – вспоминая, спросила Рита, – любила ты татарина?

– Ф-фу! – выкрикнула Яя, отмахиваясь – жест отрицания – рукой от подбородка. – Я однажды понюхала у него лоб между бровями… – Она накручивала прядь волос на палец, протягивая паузу. – Там кожа у него пахнет рвотой!

– Да? – без энтузиазма отозвалась Рита. – Но он совершенно не теряется в этой жизни. Всегда-всегда пристает!

– О!!! – протыкая воздух отточенными пальцами, воздевая руки вверх, восклицала Яя. – Он любит секс! Он не пропадет в жизни! Он развратный и несчастный! Заманивает женщин. Бежит от одиночества. Я прибегала к нему, я гордилась, что он – слышащий – дружит со мной – глухой! Он давал немного денег, кормил и всегда сочувствовал. Все мужчины сначала влюблялись в меня, с первого раза, а потом пропадали, я – глухая! А он все приходил и приходил за мной в общежитие, не терял меня.

Яя говорила очень простыми и короткими предложениями. Длинные предложения не воспринимала – она просто отворачивалась.

Яя: Твои ноги длинные, когда ты едешь в такси, они болтаются от качки. – И она покачала своими коленями, изображая.

Каждый день обязательно они и хвалили красоту друг друга, и делали обидные замечания. Как ритуал.

Потом они обменивались просто впечатлениями.

Яя: Нищие – хорошие артисты!

Рита: Ты видела у татарина на стене рядом с кроватью жирные пятна?

Яя: Ну-ну…– Жестикулируя и гримасничая, она как будто так «разрабатывала» застоявшие мышцы лица, одновременно болтая ногою и там тоже разминая мышцы.

Рита: Откуда они? Странно…