Обладать и принадлежать

В отставку он вышел год назад и стал ходить в штатском. Из жадности он не купил себе новой одежды и донашивал старое. И если бы не военная привычка к порядку, подтянутости, чистоте, наряд его мог бы вызывать жалость или недоумение. Один и тот же пиджак (от «привычки» сидеть на одном и том же теле он в точности повторял фигуру Анрика, а полы его даже закруглялись по бедрам), коротковатые, узкие брюки, перешитые из военных, и неизменная тряпичная сеточка в руках. На дне ее болтались ключи.

Анрик был одинок и редко жил у себя дома. Он всегда появлялся откуда-то и загадочно скрывал, у кого он живет. Но он появлялся веселый и, как определяла Аля, «чистенький».

Анрик подходил к Але и широко улыбался.

В метро Анрик стал жаловаться, морща белый ровный лоб:

– Я так устал. Я бы где-нибудь прилег. Я пойду посплю, пока мы доедем. И где бы сесть? – Освободившееся место было в трех шагах от него. Он жалобно посмотрел на Алю.

– Иди, иди, садись, конечно, – поняла она его, пожалев, – я не хочу сидеть. Я привыкла стоять. Иди, что ж ты?

Он как раз этого и хотел, но замялся, а потом пошел, сел и тут же закрыл глаза. Але не пришло и в голову обидеться, она только, чтобы не стоять рядом с ним, отошла к окну.

Их разговор в кухне.

Анрик: Я люблю чай из простого стакана с подстаканником. Подстаканника у тебя нет?

Аля: Да нет. У матери где-то есть…

Анрик (очень расстраиваясь каждый раз, что нет подстаканника): Это нас армия приучила. А знаешь, к чему она нас еще приучила? (Восторженно.) Нас, мальчишек еще тогда?

Аля: Ну, к чему?

Анрик: К подсолнечному маслу! Я, знаешь, как ел, и теперь так есть люблю! В суп обязательно подливаю масло и в кашу гречневую. С ним мне все вкусно. Хочешь, попробуй. Даже обязательно попробуй.

Аля морщится.

Анрик: А-а-а-а, вот так-то, деточка! (С превосходством. Смотрит очень внимательно, заварился ли чай. Нет, еще недостаточно хорошо, это можно прочитать по лицу Анрика. Он захлопывает крышку и деловито спрашивает): А варенье какое-нибудь, хозяйка, дашь?

Аля: Дам.

Анрик: А-а-а-а-а! (Очень довольный.) Я люблю чай крепкий, только что заваренный. Ты что себе чашку не поставила? Ставь!

Аля: Да я не пью, это ты пьешь, а я не люблю.

Анрик: А где мамаша? Тогда я с мамашей попью, зови ее сюда! Эй, небось опять бока пролеживает!

Аля: Не надо ее звать.

Анрик (наливая с наслаждением заварку, втягивая носом ее запах): Опять что-то? Надо с ней побеседовать! (С неослабеваемой энергией реагирует на все.)

Аля: Мне тут ее подруга звонила из другого города и начинает вдруг отчитывать меня. Как вы себя ведете со своей мамой, вы ее довели, она мне письмо написала, пожаловалась. Все письмо пропитано слезами, что ей жизнь не мила и что она хочет повеситься.

Анрик испуганно смотрит на нее.

Аля (уже распаляясь): Ты представляешь мое состояние? А я об этом даже ничего не знаю. Хоть бы она это как-то выразила, а то такая довольная ходит, а на меня пишет… Нет, я не понимаю. Я ведь и не подозреваю!

Анрик (задумываясь): Нет, она этого не сделает. Она очень жизнелюбивая женщина. (Он трясет руками и плечами, показывая, какая она женщина.) Я бы с ней вообще после этого не разговаривал.

Она сидит некоторое время молча. Анрик занят: он маленькими глотками отпивает, как дегустатор, чай и устало улыбается. Аля сидит у окна и рисует себе что-то шариковой ручкой на ладони. В доме очень тихо.

Анрик (наливая из чайника последние капли в чашку): А что твой доклад?

Аля (испуганно вздрагивает, видно, что это для нее больная тема. Она начинает беспокоиться, торопливо объяснять): Надо, надо писать. Надо сесть. Только зачем мне поручили? Я докладывать не могу, мне просто плохо становится. Ладно, не напоминай, надо, надо.

Анрик: Ладно, тогда вот что (он тянется к своей сумке, достает оттуда кулек, из него – брюки. Разворачивает прямо над столом и начинает рассказывать), вот они мне уже жмут страшно. Я понял, что вот тут, в поясе, надо надставить. Вот, гляди, пожалуйста, не отвлекайся, вот тут надставить. Я принес нужный кусочек материала, и ты вот тут расшей и прострочи. Я тут долго разбирался, и ты, как женщина шьющая, должна разобраться. Первое, тут отрезать…

Анрик уходит. Мертво в квартире. Аля, не зажигая света, подходит к двери матери. Прислушивается, но там – ничего. Непонятно. Она открывает дверь и всматривается в темноту. Шторы в комнате не закрыты, из окон несет сквозняком.

Потом она различает, что мать смотрит на нее почти в упор со своей «панцирной» кровати и молчит. Аля недоуменно пожимает плечами и говорит первое попавшееся:

– Ты жива тут?

– Жива, жива, – отвечает мама. При этих словах кровать под ней покачивается и скрипит.

– Ага. А то… тихо, – и Аля закрывает дверь.

Она идет к себе. Зажигает верхний свет. На столе посреди комнаты стоит швейная машинка. Разложены какие-то недошитые вещи. Стулья и тумбочка – все со стопками сложенных платьев, тетрадок, журналов.