Облава

Видо даже вспотел от огорчения, прищурил глаза и двинулся дальше. Он шел по следу, глядя по сторонам, чтобы не пропустить то место, где Байо поскользнулся и слетел вниз. Порой ему представлялось, что он уже прошел это место или его совсем не существует. «Нет такого места, это выдумка: Байо не поскользнулся и не слетел вниз, ведь он все время шел за нами след в след, мы слышали его дыхание, скрип снега под его ногами — потому и не оборачивались. И только наверху, на Повии, когда Гавро вел переговоры с мусульманами и когда казалось, что они не договорятся, Байо разыскал в кустах лазейку и прошел один, никого не окликнув, сначала думал, что они идут за ним, а когда спохватился, было уже поздно. Прошел и сейчас где-нибудь по ту сторону живой стены. Может, все они уже прошли и лишь дурак Видо Паромщик тщетно бродит в поисках несуществующего места. Орешник в долинах, мимо которого он проходит, знает это и потому с удивлением глядит на него и машет ветвями: нету, нету, прошел Байо; прошел вместе с вами и больше сюда не возвращался — не такой он глупый, чтобы, как ты, возвращаться прямо в западню…»

Такое же примерно состояние он испытывал, когда нырял в воду и чувствовал, что уже не выдерживает, когда белые камни на дне начинали ему говорить: уходи, беги, спасайся, ты сбился с пути. И сейчас только усилием воли он противостоял этим голосам, звавшим вернуться на поверхность, на Повию. Когда он наконец заметил Байо и увидел, как тот идет, едва передвигая ноги, точно выбравшийся из воды утопленник, он показался ему привидением. У Видо захватило дыхание, он остановился, чтобы вздохнуть, и с трудом вымолвил:

— Байо, что такое с тобой?

— Ничего! Если ты рохля, что ни порог, то и запинка, что ни шаг, то и спотычка.

— Почему не позвал на помощь?

— Не пришло в голову. Где все?

— Прошли, пропустили их мусульмане.

— А тебя послали меня искать. Зря. Кто не может справиться собственными силами, тому и жить не стоит.

— Собственных сил никому не хватит. Пропустят мусульмане и нас, если ничего не изменится.

Видо подхватил Байо под руку. Они посмотрели друг на друга, и им показалось, что теперь у них есть почти все, что нужно, — дорога, проход, общество и то неведомое, что называют одним словом: «будущее».

«В одном слове, — подумал Байо, — заключена порой целая бесконечность. И человек, в сущности, такая же неведомая и непризнанная бесконечность: когда его нет, то кажется, будто все пусто и бессмысленно, а стоит ему появиться — все проясняется и обретает смысл. У меня и этого «Легче легкого» было и раньше что-то общее: пришли мы с противоположных концов, я — от былого богатства, он — от вечной нищеты, и с удивлением обнаружили, что люди одинаковы и тут и там, что они братья, разлученные родичи, несчастные дети, что давно бродят по свету в поисках счастья для себя и других. Похоже, что мы нашли к нему путь и скоро обретем его, если вот так с противоположных концов идем навстречу друг другу».

— Глаза у тебя мутные, — сказал Видо, — словно ты все время нырял.

— Твои тоже ничуть не лучше.

— Правда?

— Это от солнца, никогда так не было. Боюсь за Видрича.

— Они пойдут к Лиму.

— К Лиму не пройти — там шоссе и милиция.

— Может, встретимся с той стороны.

— С какой стороны?

— Когда через Орван перевалят. Чего ты удивляешься?

— Не знаю, — сказал Байо, уже думая совсем о другом. — Может быть.

«Все как нарочно, — подумал он про себя, — и снег, и солнце по-сумасшедшему сияет. Будь туман, или дождь, или хотя бы облака, как вчера и как все последнее время, день был бы покороче и кому-нибудь, может быть, и удалось бы остаться в живых, а так вряд ли. В сущности, если разобраться, то больше всего виноват я! И вечно так — мстит мне какой-то поганый черт. За то, видно, мстит, что я не знаю его нрава и законов, но незнание не оправдывает, напротив… Выбрал землянку у Поман-воды, а она оказалась самой сырой; согласился на диверсию с расчетом, что снег не выпадет, а он выпал; предложил встретиться на Софре в случае внезапного нападения, а у самого нет сил подняться на гору. Из-за меня люди вовремя не поднялись, из-за меня не смогли вовремя пробиться. Сомневаюсь, чтоб нам удалось собраться, плохо наше дело, упустили время — теперь и дохнуть будет некогда, а не то что собраться. Разве только там, где нет ни правых, ни виноватых…»

У подножья Софры все еще стреляют, сверху никто не отвечает. Чаще всего выстрелы одиночные: расстреливают пни, которые кажутся подозрительными, призраков, которые из-за них выглядывают. Со страхом ступают облавщики по земле, на каждом шагу им чудятся землянки, и они криком стараются прикрыть страх и вселить его в своих врагов. Иногда заговорит сразу с десяток винтовок, словно и в самом деле что-то обнаружили, взяли на прицел и уничтожили. Поднимается травля.

— Вон он, вон рыщет. Ну вот и допрыгался!

Другие из оврага спрашивают:

— Что, пристукнули?

— Сейчас, сейчас, не торопись! В ушах зазвенит, когда заденем. Вот перебью хребет, не придет больше на ум резать провода!..

— Смотри лучше: следы показывают, что они двинулись туда.