Облава на волков

В одном таком принадлежавшем общине заброшенном амбаре Иван Шибилев впервые вышел на подмостки. Актер, игравший в «Боряне» роль Павла, на второй же день турне, напившись до бесчувствия, сломал ногу, и его пришлось отправить в город. Янакиев, не колеблясь, отдал роль Ивану, поскольку был уверен, что тот отлично с ней справится. Он уже знал, как этот юноша предан театру — недаром тот бесплатно трудился для труппы, — а постепенно обнаруживал и другие его дарования. У Ивана была исключительная память, он знал наизусть почти весь репертуар театра, отлично владел искусством имитации, писал стихи и прекрасно их читал, рисовал портреты актеров труппы, играл на скрипке и на всех народных инструментах, а кроме того, обладал и самым ценным для актера качеством — сценическим обаянием. Он был немного выше среднего роста, кареглазый, с мягким голосом и очень приятной, подвижной физиономией, отражавшей его веселый, общительный характер и чистоту чувств. После спектакля «Боряны» актеры поздравили его с удачным дебютом и пожелали новых успехов. Все были восхищены той свежестью и искренностью, с которой он воплощал образ сельского парня Павла, особенно в той сцене, когда тот бросает вызов всемогущему алфатарскому царю, готовый не на жизнь, а на смерть бороться за свою любовь: «Не пущу Боряну! Только если я умру, выйдет она отсюда!» После месячного турне труппа вернулась в город. Прощаясь, режиссер попросил Ивана прийти в театр перед первым сентября, чтобы поручить ему ту же роль в случае, если основной исполнитель не выздоровеет, или же попробовать его в другой молодежной роли.

Иван едва дотерпел до середины августа, приехал в город и в тот же день к вечеру отправился в театр. В это время там крутился только дядя Жорко с несколькими рабочими, которые кончали ремонт гримерных. У служебного входа стояла скамейка, на ней сидела женщина с темными, рассыпавшимися по плечам волосами. Она сидела спиной к улице и разговаривала с дядей Жорко. Увидев Ивана, дядя Жорко прервал разговор и пошел к нему навстречу, сияя своей заячьей улыбкой.

— Вот и наш юный артист! — заговорил он, обнимая Ивана за плечи. — И усики оставил! Идут они тебе, очень идут!

Они поговорили минуту-другую, и дядя Жорко предложил Ивану сесть на скамейку. Усаживаясь, Иван невольно взглянул на девушку, и сердце его пронзила та дрожь восторга и отчаяния, которая всякий раз настигала его при виде прекрасной и незнакомой женщины. «Как это может быть, чтоб на свете существовала такая красота, а я жил бы на этом самом свете и не видел ее, или видел всего миг, — думал он, сраженный этой красотой, и не слышал, что говорит ему дядя Жорко. — Нет, это вопиющая несправедливость, такого горя человеческое сердце не выдержит. Какой смысл жить дальше, когда эта красота меня покинет? Господи, сделай так, чтобы…» Но не успел он закончить, как господь внял его мольбе. Рабочие позвали дядю Жорко, и тогда девушка повернулась к Ивану и спросила его, давно ли он стал актером.

— Я не актер, — сказал он.

Ему казалось, что это сон, и, как во сне, он хотел еще раз взглянуть на ее лицо, но какая-то сила не позволяла ему повернуть к ней голову, и эта же сила неведомыми путями внушала ему, что если он взглянет на ее лицо еще раз, то увидит голову Горгоны и тут же окаменеет. «Почему, почему я боюсь на нее взглянуть?» — спрашивал он себя и продолжал рассказывать, как случайно целый месяц играл одну роль и как режиссер обещал дать ему еще одну в предстоящем сезоне.

— Какой вы счастливый! — простодушно сказала девушка.

— Счастливый? Наоборот! — отозвался Иван и меланхолически покачал головой.

Он говорил искренне, потому что счастливые его дни — а было их немало, — ухнули в какую-то темную пропасть в тот миг, когда он увидел девушку и почувствовал себя безнадежно одиноким. Беспредельная скорбь всколыхнулась в нем при одной лишь мысли о том, что незнакомка вот-вот исчезнет навсегда и мир без нее опустеет. В тот же вечер, измученный бессонницей и одиночеством, он напишет:

Белой пустыней стелется мир, где нету тебя,

В этой пустыне дни мои скоро угаснут…

— Режиссер Маловский обещал мне роль в этом сезоне, — сказала она. — Может, станем с вами партнерами? Меня зовут Геновева, но называют Вевой. А вас как зовут?

— Иван.

— А сейчас мне пора идти! — Вева тряхнула своими роскошными волосами, как гребнем провела по ним пальцами и встала. Иван вскочил, словно подброшенный пружиной, и пошел рядом с ней. — И вы идете?

— Да! — Иван осмелился взглянуть на нее в профиль и увидел, что губы ее тронула легкая улыбка. «Эта божественная улыбка предназначена мне — за то, что я пошел ее провожать», — подумал он, и вся его мировая скорбь исчезла так же внезапно, как и завладела было его душой. Теперь она уступила место бурной и смелой надежде. — Вы позволите проводить вас домой?

— О, не нужно! — сказала Вева. — Я встречаюсь с подругой.

— Жалко! Будь вы одна, я предложил бы вам свою компанию на этот вечер.