Облетая солнце

В дни моего детства, когда я называла себя Лаквет, мне пришлось присутствовать при рождении неполноценного младенца в деревне, где жил Киби. Вместо одной из ног у него был маленький обрубок, кожа была розовая и воспаленная, покрытая язвочками. Никто не скрывал эту трагедию от меня и Киби. Выживет ребенок или нет — все во власти богов, так считали в деревне Киби. В ту ночь мать выставила его в корзине за дверь хижины и легла спать, как и все остальные члены племени. Она не откликалась на его крики. Смысл состоял в том, что если его не растопчут быки, ребенок будет жить. Но в ту ночь в деревню пожаловал хищник — леопард или гиена — и схватил малыша. Это тоже расценили как волю богов, конечно.

Переживет ли Джервис операцию? Переживет ли он вообще первую ночь в жизни? Захочет ли какой-то неведомый бог наказать меня, забрав его, или все, что происходит с нами на земле, случается просто по слепому стечению обстоятельств, без всякого плана или причины? Я никогда не была религиозной и не знала ни одной молитвы. Я не знала, как противостоять злодейке-судьбе. Так что все, что мне оставалось, — это шептать себе под старую африканскую песню, собрав все мужество, которое еще осталось, и лелеять жалкую надежду. «Кали кома симба сиси… аскари йоти ни удари». «Разъяренные, как львы, все воины полны отваги».

Глава 53

К всеобщему удивлению, Джервис пережил первые самые опасные дни после рождения. Врачи пристроили что-то вроде мешка к его животику и кормили его через нос, используя тоненькие трубочки. Он набрал унцию веса, но затем потерял две. Его поразила желтуха, и они положили его под яркие лампы. Нас почти не допускали к нему, чтобы избежать опасности заражения. Так что я видела сына только два раза, пока выздоравливала, и оба раза, взглянув на него, чувствовала боль в сердце. Он был такой беззащитный и уязвимый — точно птичка с подстреленным крылом.

За день до операции Мэнсфилд пришел ко мне в палату — он выглядел бледным и подавленным.

— Я знаю, рано еще говорить об этом, но если все пройдет хорошо, я хочу, чтобы Джервис поехал долечиваться в Свифтсден. Мама обеспечит ему весь необходимый уход.

— Конечно. Если врачи позволят.

Что касается меня, я ненавидела Свифтсден, но в первую очередь надо было думать о Джервисе.

— А что ты будешь делать? — неожиданно спросил он. — Когда выпишешься из госпиталя.

— А что ты имеешь в виду? Я буду там, где Джервис, это очевидно.

— Я полагаю, ты бы хотела отправиться домой.

— Ну, когда-нибудь, да. Когда мы сможем поехать все вместе. А о чем это ты, Мэнсфилд?

Он повернулся, отошел к окну. Некоторое время молча расхаживал перед ним, меряя шагами темный дощатый пол. Погода по-прежнему стояла ужасная, стекла все так же были подернуты болотного цвета льдом, и пробивавшийся свет придавал липу Мэнсфилда сероватый могильный оттенок. Теперь, после приезда в Англию, я словно взглянула на него другими глазами. Не то чтобы он стал как-то более блеклым и трусливым — это тоже, конечно. Но мне показалось, он вдруг провалился назад в детство, снова превратившись в немощного подростка, который большую часть времени проводил в постели и учил наизусть названия цветов на латыни.

— Я не уверен, что вернусь в Кению, — произнес он. — Становится все более ясно, насколько мы… насколько мы разные. Это была большая глупость с моей стороны…

— Глупость жениться на мне? Почему ты говоришь об этом сейчас? Мы вместе построили нашу жизнь. Ты хочешь все это разрушить? Все бросить?

— Мне нужен был новый шанс в жизни, и я получил его. Но сейчас я думаю, я всего лишь играл роль. Или… ты играла роль.

Комната пошатнулась у меня перед глазами.

— Я не понимаю. Наша ферма — это вся моя жизнь. Теперь у нас есть Джервис. Он связывает нас обоих.

— Я знаю это, — сказал он устало. Потом он пошел поговорить с врачами. Но все, что мы сказали друг другу, и все, что не сказали, так и повисло в комнате, точно холодный, ядовитый туман.

Признаться, я не понимала, в чем дело. Да, конечно, мы с Мэнсфилдом порой резко не сходились во мнениях и про нас не скажешь, что мы были идеальной парой. Но мы стремились к одним и тем же целям, мы были друзьями, соратниками. Однако очевидно, что вся любовь растаяла так же быстро, как снег под весенним солнцем. Здесь, в Англии, стояла совсем другая погода — в широком смысле слова.

Пока я переживала разговор с Мэнсфилдом, в коридоре послышались шаги. Я подумала, что это Мэнсфилд вернулся, чтобы сообщить мне новости, которые узнал у врача. Но это был не он. В палату вошел принц Гарри.

— Вы же должны быть сейчас на сафари, — спросила я удивленно. Он выглядел отлично. Прекрасный серый костюм сидел на нем как влитой. В госпитале на Джеральд-роуд он выглядел точно инопланетянин.

— Всю программу пришлось свернуть. Я полагаю, вы были слишком заняты в эти месяцы, так что не знаете, что мой отец серьезно заболел — воспаление легких. Речь шла о жизни и смерти. Но он поправился. Я даже не знал, что вы ожидаете ребенка, а потом прочел о вас в «Таймс». У некой Берил Маркхэм на Джеральд-роуд родился сын. Вы скрытная, однако.