Облетая солнце

Так же как и Карен, я уже не могла больше плакать, у меня не осталось слез. Но горе, сжимавшее сердце, нашло неожиданный выход. Когда церемония закончилась и друзья Дениса начали спускаться с холма вниз, я задержалась, чтобы взять горсть красной глины с его могилы. Я сжала в руке осыпающийся комок — прохладный, липкий, похожий на сгусток крови. И очень, очень древний. А затем разжала пальцы. Что ж, пусть даже печаль Карен дает ей какие-то особые права на Дениса, пусть даже ее любовь к нему общепризнанна и возвеличена теперь его смертью — я вовсе не старалась ее превзойти. Я не соревновалась с ней — я вдруг неожиданно поняла это. Я и Денис — мы оба, подобно Икару, отважно устремлялись к солнцу и падали на землю, чувствуя на губах горьковатый вкус пыли, воска и разочарования. Денис не принадлежал ни ей, ни мне. Он никому не принадлежал и никогда принадлежать не будет.

После похорон Дениса я вернулась в Найроби. В коттедж, где жила. В коттедж Дениса. Однако вся обстановка вокруг приводила меня в отчаяние. Его книги, его вещи. Мне было нестерпимо думать, что его блестящий ум, его интеллект — их просто больше не существует, они исчезли. Я никогда не услышу его смех, его сильные руки не коснутся моих. Я не увижу, как собираются морщинки вокруг его светло-карих глаз, когда он улыбается. Когда он упал с небес на землю, все, чем он был, чем мог бы стать, все, что было связано с ним, — все исчезло. Он унес с собой мое сердце — я знала это точно. Как мне вернуть его назад, как дальше жить?

Я не знала, куда деть себя, чем заняться. В конце концов я поехала в Эльбургон, в Мелелу. Отец удивился, что я вернулась, но вопросов задавать не стал. Но даже если бы он спросил о чем-то, я вряд ли бы ему ответила. Больше всего я желала остаться одна. Одиночество и лошади — вот что всегда помогало мне пережить беду, снова обрести веру в себя. Несколько недель подряд я вставала рано на рассвете и выезжала верхом, используя время прогулки, чтобы подумать. Окружающая природа была все также прекрасна. Высокие раскидистые кедры словно плыли в прохладном утреннем тумане, вдалеке вздымалась извилистая череда холмов — голубоватая дымчатая линия, уходящая в бесконечность. Все было великолепно, как прежде. Но меня не оставляло стойкое ощущение — все не так. Что-то исчезло, что-то неуловимое, но очень значимое. Мне казалось, что, несмотря на все великолепие, Мелела как будто насмехается надо мной. Еще совсем недавно я связывала с этим местом столько надежд. Я верила, что нам с Мэнсфилдом удастся возродить здесь ферму Грин Хиллс, изменить печальное прошлое, от которого саднило душу. В глубине души я страстно желала вернуть все, что было утрачено, затоптано, — мои прекрасные воспоминания о поре, когда я была совсем девчонкой. Ночные походы по лесу с арапом Майной, скачки наперегонки с Киби по высокой, выгоревшей на солнце траве. Эту милую привычку дождаться, пока стемнеет, и, выскользнув в окно с верным Буллером, бежать, сверкая пятками, во весь дух в лес и ничего, ничего не бояться. Я верила: все возродится в один прекрасный день.

Но все, чего мы с Мэнсфилдом добились, — так это дошли до полного разлада. Унижая друг друга скандалами и оправданиями, мы нанесли себе глубокие душевные раны. Джервис жил где-то в тысяче миль от меня. Случались минуты, когда мне становилось нестерпимо больно при мысли о нем, хотелось выть во весь голос. И то же самое я испытывала, размышляя о Денисе. Одна сокрушительная потеря наложилась на другую, точно две черные отметины в моей душе. Одна тень наплыла на другую, одна печаль соединилась с другой, пустота вытесняла пустоту, что можно было с этим сделать?

Я видела: отец переживал за меня. Но никто не мог мне помочь, никто не мог успокоить, пока однажды я не услышала знакомое потрескивание пропеллера над холмами — Том появился на своем «Мосе» в чистом, безоблачном небе над фермой. Используя наш загон в качестве аэродрома, он посадил машину легко — точно перышко упало.

— Ну и как ты тут? — спросил он, выключив мотор и спрыгнув с крыла на траву.

— Ну, знаешь… — Я чувствовала себя потерянной и не находила слов. Впрочем, мне не пришлось утруждаться. Том молча вручил мне летный шлем, и я уселась в кабину позади него. Когда мотор заработал, я вдруг испытала радостное волнение, почти забытое. Сиденье подо мной завибрировало, все вокруг дрожало, пока мы набирали скорость. Когда же мы взмыли над холмами и земля, стремительно удаляясь, осталась далеко внизу, я вдруг почувствовала, что сознание мое прояснилось. Впервые за последние недели. Холодный ветер дул мне в лицо и наполнял легкие. Здесь, наверху, мне было намного легче дышать, и даже постоянный шум винта и вой ветра не раздражали — напротив, эти звуки вносили умиротворение в мою израненную душу, давали надежду, которой так не хватало. Я вдруг вспомнила, как один масайский мальчишка спросил меня, а видела ли я Бога, когда летела там, за облаками. Том тогда стоял рядом, мы оба засмеялись и отрицательно покачали головами.