– Она сложный человек. Иногда мне кажется, что она, как говорится, немножко с приветом. Подобно многим в наши дни, она верит, что цель оправдывает средства. Что же до меня…
– Да, как насчет вас?
– Кто знает? Может, я влюбилась в вас, а это позволяло мне каждую неделю несколько минут побыть с вами. Где мне было взять другие возможности? Вы всегда окружены женщинами, молодыми и хорошенькими, а я не молодая и не хорошенькая…
– Не умаляйте себя. Куда бы вам хотелось пойти?
– Не все ли равно? С вами я готова идти куда угодно.
– Благодарю. Мне по душе, когда женщина говорит откровенно. Ладно, что-нибудь да найдем. Вы появились в самое нужное время. Как насчет вашего мужа?
– У мужа была подружка, когда я уезжала из Варшавы, и обязательств перед ним я не имею.
– Кто он? В смысле, по профессии?
– У нас было бюро путешествий на площади Наполеона.
– А вы сами путешествовали?
– Всего один раз, провела неделю в Париже.
– А дети?
– У меня от него пятнадцатилетняя дочь. Его мать души в ней не чаяла. Вот почему…
– Вы получаете от них весточки?
– Ни словечка.
– Что хорошего давала вам эта притворная игра?
– Ну, я же сказала.
Она прижалась плечом к его плечу, и оба умолкли. Герц шел, глядя на деревья и на фонари, от света которых ночной мрак казался только гуще. Огни Нью-Йорка озаряли небо над головой буровато-фиолетовым отблеском.
«Куда ее повести? В гостиницу?» – размышлял он. В кармане лежала двадцатидолларовая купюра Морриса Калишера, только вот он не знал, где тут поблизости гостиница. Неожиданно впереди как бы материализовался отель «Марсель». «Возьму там номер, – решил Минскер, – она выглядит вполне респектабельно. Никто ничего не заподозрит».
– Может быть, пойдем в «Марсель»? – спросил он.
Она помедлила.
– Почему в отель? Почему не ко мне?
– Вы правы. Где вы живете?
– На Семьдесят Пятой улице неподалеку от Уэст-Энд-авеню.
– Отлично. Но сперва мне бы надо позвонить. Зайдемте в холл на минутку, – сказал Герц.
Казалось, рот его говорил по собственной воле. Он понятия не имел, кому будет звонить, пока не сообразил, что хотел поговорить с Броней, а может быть, и с Минной. Ведь Броня встревожится, не найдя его дома. А что до Минны, то ему ужасно хотелось высказать ей, какая она подлая, и похвастаться, что он уже сменил ее на другую. Хотелось услышать ее развратный голос. Надо нанести ей сокрушительный удар, чтобы помнила его до того дня, когда веки ее накроют черепками. В глубине своего существа он надеялся, что и Моррис будет дома. Не случайность, что Моррис днем так говорил с ним в кафетерии и оставил на столе двадцать долларов, будто официанту или нищему. Именно в этот миг ему вспомнилось, как по-дружески и задушевно звучал голос Морриса утром по телефону и как он вдруг переменился, буквально в одну секунду. Герц просто не в силах что-либо предпринять с этой новой женщиной – новой любовницей, как он уже мысленно ее называл, – пока не разберется в сегодняшних событиях. Ему надо с кем-нибудь все обговорить – с Моррисом, с Минной, с Броней, да хоть с Бесси Киммел. Он ощупал задний карман – хватит ли мелочи на телефон. Мирьям Ковальде, очевидно, не очень-то хочется заходить с ним в отель. Она замедлила шаги, кажется, вот-вот остановится. Но продолжала идти, хотя медленно и неохотно.
В холле было полно народу и очень шумно. «Что здесь такое, съезд?» – подумал Герц. Огляделся, высматривая свободное кресло или диван, где его спутница могла бы сесть и подождать.
Герц вздрогнул, неожиданно заметив Минну. Она сидела в кресле с каким-то мужчиной. Герц чувствовал, что этот человек ему знаком. «Это же Крымский, ее бывший муж!» – воскликнул внутренний голос. Когда-то Минна показывала ему фото Крымского. Бывшие супруги, похоже, не то пререкались, не то ссорились. Минна махала руками. Крымский пытался ее перебить, но она не давала ему вставить ни слова, продолжала бранить.
Никогда Герц не видел Минну в таком негодовании. Мужчина отрицательно мотал лохматой головой. Пиджак красноватого цвета, того оттенка, какой в Америке не носят, притом слишком тесный для его широких плеч. Брюки в клетку. Лицо не то рябое, не то просто в ямках и шрамах.
Герц вдруг услышал, как он воскликнул на идише:
– Дура, послушай меня хоть секунду!
Герц стоял, неотрывно глядя на них. Его словно физически ударили по лицу.
«Ладно, все кончено, кончено, слава Богу!» – сказал он себе, сам не зная, за что благодарит Бога. Сейчас его не просто мучила ревность, он был унижен перед самим собой, перед Богом, перед всем человечеством.
«Гитлер! – подумал Герц. – Что посеяли, то и пожинаем».
– Почему вы смотрите на них? – спросила Мирьям. – Кто они?
Герц вздрогнул:
– Не важно. Мне показалось, я их знаю. Идемте, найдем вам кресло.
– Мне не нужно кресло. Я погуляю тут, пока вы не закончите.
– Хорошо. Я быстро вернусь.
Герц направился к телефонным кабинкам, но уже издали заметил, что все они заняты. Ладно, по крайней мере, Минне звонить не надо. Он сел и стал ждать.