Обмасонивание

Мысль об украденных двадцати локтях золотых крыльях, успокоила своей невообразимостью — и куда их деть?

Итак, — подводил в уме Фриц итоги нового осмысления многократно слышанной истории, — заговорщик из него никакой.«…ему было противно»… куда с такими замашками в правители?! Государь — «в крови по плечи, в дерьме по ноздри». В дерьме душ и дел человеческих. Яблочки из граната нарезать… да, нужен верный глаз и крепкая рука. Мудрость — не нужна. Та самая, «ядовитая мудрость» правителей. Которая была у Шломо и у Хирама Великого.

Фриц обвёл взглядом разгорячённые общим криком и общей ненавистью к давно покойным мертвецам лица «братьев».

— А нынешние… и яблока не вырежут толком. И вот такие люди запрещают нам ковырять в носу?

Глава 539

Старая шутка, услышанная как-то от «Зверя Лютого» за тысячи миль отсюда, добавила уверенности. Фриц почесал, где чешется, раздавил пойманную блоху, и шумно выбил нос.

— Брат наш, — начал Великий Магистр вытирая слёзы. Чувство единения, душевного слияния только что охватившее присутствующих, произвело неизгладимое впечатление на пожилого Магистра, заставило прослезится — Хирам, как вы знаете, не умер, но ушёл к Востоку Вечному.

— Чего? — удивился про себя Фриц, — Так его ещё и не убили?! Так об чём тогда весь этот сыр-бор? «Нет тела — нет дела». Факеншит! Почему я раньше об этом не думал?

— Ибо Великий Мастер, — продолжал, старчески шмыгая носом, Магистр, — пытался идти чистыми путями мистического созерцания. Он думал, что посвященный и его спутники, могут выйти на площадь и завоевать внешний мир. Но он не учел, что в мирских делах царь Соломон гораздо мудрее. Он любил жизнь для жизни, он мечтал о земном рае. Увы, это невозможно. Мы должны любить жизнь для смерти, ценить свой храм недостроенным, видеть блаженство в небытии и смиренном возрождении — в виде зерна, ростка и растения, которое расцветает, чтобы погибнуть.

— А вот фиг тебе! — совсем уже собрался сказать Фриц. Но вспомнил где находится и учтиво поклонился.

Магистр собрался с силами и тяжело поднялся с кресла. Высокая прямая фигура старого каменщика выросла меж двух светочей, стоявших за спинками кресел магистров, отбросила длинную чёрную тень на Фрица. Больные ноги делали тяжкие, медленные шаги, твёрдая рука согнулась в треугольник, — и вдруг, не в порядке обычая, без команды, только из почтения, сорок человек, стоящие вдоль длинных боковых занавесей, разом, в глубоком молчании, тем же жестом вздымают правые руки.