Обнаров

Сын зевнул, пошевелил головкой, неспеленатыми ручками. Только теперь Обнаров заметил, что сын был одет в распашонку, которую он купил ему в Лондоне и переслал посылкой с Шалобасовым жене. Нет, он все же был непохожим на других детей, он был похож на него самого в далеком-далеком детстве, это Обнаров помнил по черно-белым фотографиям, которые бережно хранила мать. Личико сына не было красным, как у остальных, оно скорее было смуглым, словно очень загорелым, и волосы были не светло-русыми, как у остальных, а темно-темно-русыми, почти черными, совсем как у него самого.

Он смотрел на малыша и пытался разобраться в своих чувствах. Чувства были противоречивыми и сложными. Он пытался перевести их в слова, но, к своему удивлению и стыду, ничего, кроме жалости к крохотному существу, не было в эмоциональном запасе, более того, свербело гаденькое, что-то неродное, чужое. С разумом было проще, разум отчетливо сознавал: это мой сын, мое продолжение, мужик, богатырь! Но так хотелось, чтобы и чувства отозвались. «Может, это потом придет?» – пытался найти компромисс Обнаров.

Сын тем временем зашевелился, покрутил головой, наморщил личико и заплакал, сначала тихонько, а потом все громче и громче. Теперь его личико покраснело, напряглось, ротик беспомощно хватал воздух и плакал, плакал, плакал… Обнаров почувствовал точно удар током, и все моментально встало на свои места!

Покосившись на занятых разговорами медсестер, он без церемоний шагнул в детскую под окрик медсестры Светы: «Вам туда нельзя!» и звук приближающихся шагов взял сынишку на руки, поправил ему съехавшую на глаза шапочку, погладил по животику и стал укачивать малыша. Сынишка тут же умолк, почмокал крохотными губками, зевнул и, повернувшись к Обнарову, стал засыпать.

– Молодец… Настоящий мужик! Герой! Засыпай, родной мой. Говорят, во сне быстро растут. Мы должны маму порадовать. Засыпай…

– Ну, что мне с вами делать, Константин Сергеевич? Вам нельзя сюда входить! – сказала медсестра Света. – Вы первый папаша в моей практике, чтобы вот так, сразу. Обычно отцы боятся их на руки брать.

– Тише, вы перебудите всех детей! – шепотом сказал Обнаров.

– Они еще не слышат ничего. Дайте, я помогу, положу ребеночка в кроватку. Ах, какой же вы молодец! Он у вас уснул так хорошо! Мы так за вас рады! Поверьте, от чистого сердца!

– Спасибо, Светочка! – также шепотом ответил Обнаров.

– Мы вас так любим! Вы самый лучший, самый любимый наш актер!

– Спасибо, спасибо. Я обещал показать сынишку жене. Она волнуется. Пожалуйста, помогите мне это устроить.

Обнаров стоял с ребенком на руках, смотрел со счастливой улыбкой на спящего сына и явно не собирался с ним расставаться.

– Мариш, проводи в палату. Пусть меня потом Сабуров ругает!

– Я только покажу и принесу назад. Не волнуйтесь! И я обязательно найду возможность вас отблагодарить!

– Ну что вы… – растаяла в улыбке медсестра. – Только будьте осторожны. Не уроните!

– Что вы!

– Мариш, присмотри.

Он шел по коридору к палате жены, бережно прижимая сына к груди. Он испытывал ни с чем не сравнимое чувство радостного восторга.

– Марина, я же разрешил показать ребенка, а не взять! – строго сказал Сабуров.

– Это я виноват. Не ругайте девочку, Николай Алексеевич. Я забрал сына, чтобы показать его жене. Ваши медсестры были добросовестно против.

– Маленький мой… – Тая потянула к сыну руки.

– Черт знает что! – выругался Сабуров и тихо сказал Обнарову на ухо: – Константин Сергеевич, ребенка держите крепче, из рук не выпускайте. Мама пока не готова брать его на руки.

– Я понял, – отозвался Обнаров.

– Даю вам пару минут. Потом, Таисия Андревна, легкий ужин, уколы и отдыхать! – сказал Сабуров и распорядился Марине: – Несите ужин.

– А грудью мне можно кормить? – спросила Тая.

– Сегодня вашего богатыря уже покормили. У нас есть в избытке и материнское молоко и заменители. Не волнуйтесь. А завтра – посмотрим.

Она с умилением смотрела на малыша, осторожно, кончиками пальцев трогала его ручки, щечки, носик, гладила его тельце, и опять плакала.

– Я так ждала тебя, мой хороший… Я так тебя люблю…

Слезы двумя горячими ручейками струились по щекам. Видя возбужденное состояние жены, Обнаров как можно мягче сказал:

– Таечка, давай я отнесу его в детскую. Ему пора спать. Я сейчас вернусь.

– Нет! Я должна насмотреться! – требовательно сказала она.

– Мы теперь каждый день будем видеться. Это же наш сын! Ты устанешь к нему просыпаться ночами, – с улыбкой, как можно спокойнее, сказал Обнаров и передал ребенка Сабурову. – Николай Алексеевич, я с Таей побуду.

– У тебя нет сердца! – выкрикнула она. – Тебе он не нужен! Ты бросил меня одну! Ты и его бросишь! Я не могу видеть тебя! Уходи!!!

Она разрыдалась.

– Таечка, милая моя, все будет хорошо. Завтра тебя переведут в обычную палату, и ты будешь уже вместе с Егором.

– С кем? – прошептала она.

– С Егором. Мы сына так назовем. Как тебе имя?

– Знаешь, я тоже так хотела его назвать.

Он вытер ей слезы. Поцеловал.

– Ты у меня умница! Успокойся. Не надо плакать.